Великие битвы великой страны - Сергей Алексеев

Разозлился вконец Суворов, позвал управляющего:

– Знаешь мальчишку Федьку Ухова?

– Знаю, ваше сиятельство.

– Так отвези его во Владимир и продай, – приказал Суворов. – Чтоб духу его тут не было!

Приказал Суворов, а потом передумал: все же понравился мальчишка своим умельством фельдмаршалу.

Остался Федька в Ундоле.

Через три года Суворов снова вспомнил о мальчике и приказал управляющему отдать его в ученики к железных дел мастеру.

Выучился Федька, вернулся в родную деревню и вскоре стал прославленным мастером на всю округу.

В селе Моровки-Шушки, что находилось в Пензенских владениях графа Суворова, жил бобыль Григорий Нектов.

Дома не имел, жены не имел, родных тоже. Побирался он по селу – чем кто накормит, а то и вообще пропадал из Шушек, и где он скитался, толком никто не знал.

А тут подошел набор крестьян в армию. Во времена Суворова солдатская служба была долгой-предолгой – двадцать пять лет. Из семьи уходил работник надолго, навечно. Вот и решили шушкинские мужики: чего же думать, пусть-ка Нектов идет в рекруты[20].

Суворов же страшно не любил отдавать своих крепостных в солдаты. Невыгодно. Завел он такой порядок: рекрутов покупать со стороны. Полцены вносил Суворов, вторую половину собирали сами крестьяне. Роптали мужики на денежные поборы, однако мирились. А вот на этот раз решили: зачем же им тратить лишние деньги, раз есть бобыль Гришка.

Стали мужики упрашивать старосту Ивана Агафонова, чтобы тот немедля же написал о Гришке Суворову.

Поначалу Агафонов уперся: а ну как барин начнет ругаться? Потом согласился: пользы же все равно никакой от Нектова. Принялся сочинять письмо. Писал хитро. Начал с того, что в Шушках второй год неурожай, что крестьяне пришли в скудность, денег на рекрута нет. Потом упомянул, что при покойном родителе рекрутов не покупали и что, мол, менять порядок не стоит. А уже в самом конце упомянул о Григории Нектове: мол, бобыль, делом не занят, бродяжничает, мол, его и отдать в солдаты.

Ждут в Шушках ответа от Суворова. Вот и прибыл ответ. Взял староста бумагу – в глазах потемнело.

«Рекрута немедля купить, – грозно писал Суворов. – И впредь покупать, иначе быть вам розгами битыми». Далее в письме наказывалось, чтобы Нектову всем миром «завести дом, ложку, плошку, скотину и все прочее» и чтобы помогать Гришке до тех пор, пока хозяйство его не наладится. А в конце… «Раз Нектов до сей поры бобыль, – писал Суворов, – то главный ответчик – староста Иван Агафонов, а посему повелеваю оженить того бобыля на Агафоновой дочке Лукерье и даю на тот случай сроку 15 ден».

– Бог ты мой, – вскричал Агафонов, – бобыля Гришку – да на моей Лукерье!

Прибежали крестьяне.

– Ну что, что там в письме, чего барин в нем пишет?

– Пошли вон! – заревел Агафонов. – Господи милый! За что покарал! За что же Лукерью… – заскулил староста. – Все из-за вас, проклятое семя! – набросился он на крестьян. – Сгною!.. Засеку!.. По миру пущу!..

Разбежались крестьяне.

Повздыхал, поохал староста Агафонов, да что же делать.

Знал он крутой нрав барина – оженил на пятнадцатый день Лукерью и Гришку, завел им дом, ложку, плошку, скотину и все прочее.

И не стало с той поры в Шушках бобыля Гришки. А в солдаты ушел рекрут, купленный за общий крестьянский счет, с приложением, как и полагалось, суворовской половины.

Как-то в воскресный день на ярмарке встретились крепостные разных господ. Были здесь мужики помещика Псарова, помещицы Водолеевой, князя Пирятина. Были и графа Суворова – у идольские мужики.

Завели мужики разговор о том, кому как у господ живется.

– У нас барин крут. Крут, не зря что фельдмаршал, – заявили суворовские крестьяне.

– Чем же он крут?

– Парней и девчат обженил без разбору.

– Ну, а еще?

– Мальца Федьку хотел продать.

– Еще?

– Еще рекрутов покупать заставляет.

– Ну и крут! – засмеялись крепостные других господ. – Вы уж молчите. У вас барин как барин. Хороший барин у вас. Дай Бог и нам бы такого. – И принялись рассказывать о своей жизни.

Крепостные помещика Псарова – про то, как их барин три раза в году – в Покров, Рождество и на Пасху[21]– всем мужикам и бабам учиняет поголовную порку.

– Это чтоб барскую руку помнили, чтобы боялись, – объясняли псаровские крестьяне. – Вот кто уж крут, так это наш барин: виновных – на цепь, недовольных – в солдаты, за недоимки – в темный подвал на хлеб и ржавую воду.

– Подумаешь, Федьку хотел продать! – заговорили крепостные помещицы Водолеевой. – Того хоть за дело, за озорство, а наша барыня – так ни за что ни про что этих мальцов, словно цыплят, на торг возами вывозит. Не терпит барыня детского крику. Дворовых девок, так тех, о Господи, едва у кого народилось дите, топить, как котят, понуждает.

– А наш барин, – вмешались в разговор крестьяне князя Пирятина, – по весне трех егерей запорол до смерти. А за что? За то, что те ненароком во время охоты подстрелили борзую. Сука поправилась, а мужиков – на погост.

Долго шумели на базарной площади мужики. Говорили всякое. И про то, как мрут крестьяне от разных болезней, и что избы у всех не избы, а бог знает что, и что дети растут не учены, и что сами мучены-перемучены и нет уже больше сил терпеть измывательства и гнуть мужицкие спины ради бар и господской прихоти.

Возвращались суворовские мужики к себе в Ундол, вспоминали разговор на базарной площади, думали: «Да, пожалуй, наш барин совсем хороший. Хоть и фельдмаршал, и граф, и князь, а все же жить при таком можно. Упаси нас Бог от других господ».

Несколько лет Россия жила без войны. Войска Суворова стояли на одном месте.

Обзавелись за это время солдаты семьями. По-народились дети. Вот и решил Суворов организовать для солдатских детей школу.

Организовал и сам стал вести в ней занятия.

Собралось вначале в школу двенадцать ребят и подростков. А через несколько дней пришла девочка – Нюта. Ребята стали смеяться: девчонка – и в школу! Язык показывают. Дразнят.

Только зря смеялись ребята. Нюта оказалась не глупее других.

– Сколько дважды два? – спросил Суворов.

Сидят ребята, морщат лбы, соображают.

– Четыре! – выпалит Нюта.