Тайная жизнь Сталина. По материалам его библиотеки и архива. К историософии сталинизма - Борис Илизаров

О том, способен ли был сам Сталин любить, по отношению к кому и в каких формах его любовь проявлялась, не писал, кажется, никто. Только дочь вспоминала: «…его ласку, его любовь и нежность ко мне в детстве я никогда не забуду. Он мало с кем был так нежен, как со мной, — должно быть, когда-то он очень любил маму. Еще любил и уважал свою мать» [354]. И действительно, в его письмах к матери, второй жене и дочери проскальзывают известные человечные, любовные нотки. Разумеется, здесь речь идет не о трудноуловимом метафизическом или религиозном понятии «любви», а о любви мужской, одновременно и плотской, и отвлеченно-романтической, и спонтанно-душевной, и рационально обузданной. Но именно из этой любовной «смеси» и состоит немалая часть потаенной человеческой души.

Со времен семинаристской юности и до самой смерти было в Кобе что-то особо притягательное. Совершенно ясно, что женщины не искали в нем и не могли найти каких-либо особых физических или выдающихся интеллектуальных достоинств. Тем более в те времена, когда он скитался по тюрьмам и ссылкам или скрывался на нелегальных квартирах. Все его материальное благополучие многие предреволюционные годы заключалось в длиннополом демисезонном пальто, ярко-красном шарфе, по преданию, связанном еще матушкой Кеке, и фетровой шляпе. На некоторых сибирских фотографиях он предстает в этом «пижонском» и неуместном по климатическим условиям обличье. У него не было своего постоянного жилья, денег, профессии, будущего. Его интеллектуальный багаж был также незначителен. Покинув семинарию, он нигде больше не учился. Он практически не занимался и самообразованием, столь обычным для большинства революционеров, а тем более для ссыльных поселенцев. В ссылках он почти ничего не писал и не овладел никаким ремеслом, если не считать охоту и рыбалку. Так за что же, до появления в «большой» власти, женщины могли ценить этого странного человека? Похоже, именно за «странность», то есть за те особые, незримо излучаемые душевные свойства, которые ценятся всеми женщинами мира выше материальных, интеллектуальных или физических достоинств. Он был в их глазах бескорыстным «страдальцем», борцом и поэтому вызывал «со-чувствие» . А сочувствование — самый верный и надежный путь к женскому сердцу и телу. Даже самая опытная и искушенная женщина, которую не прельстишь умом, остроумием или богатством, не всегда устоит перед гордым, притесняемым, нищим, смелым и пусть косноязычным, но страстным проповедником. Сочувствие, вызываемое не убогостью и беззащитностью, а страстностью и жертвенностью — перед такой «приманкой» не устоит и еще только созревающая женская душа. Она сама может выступить в качестве активной, роковой искусительницы, отвечающей на призыв. При этом «проповедь», ее суть и смысл, вторичны, важен он, взывающий. Не обладай женщина способностью «со-чувствия», то есть способностью откликаться, сопереживать мужчине, история лишилась бы тысяч пламенных революционеров, не признанных в свое время гениев, великих полководцев. Да что там говорить — семья до тех пор семья, пока женщина сочувствует мужу как мать, даже если он старше ее на несколько десятков лет. Так что женское сочувствие — высший и незаменимый эликсир любви. При условии, что он, избранник, действительно испытывает нужду в этом эликсире.

Сам же Коба, как и миллионы других мужчин, ценил в женщине в первую очередь молодость, материнское, родовое, сексуальное. О чувствах предпочитал не говорить, — «это для баб…» [355]

Мать и дитя

Сохранилось редкое свидетельство о раннем детстве вождя. Будучи в последней приполярной ссылке в деревне Курейке в 1914–1916 годах, Сталин в присутствии охранника рассказывал местным детям о себе: «…был капризный, иногда плакал, жилось плохо» [356]. Мальчик Сосело был болезнен, капризен и оберегаем от жестокого отца матерью, которая в свою очередь нуждалась в сыновней защите. Однажды, когда отец в очередной раз избивал мать, сын бросил в него нож. Отец с криком погнался за ним, но мальчика спрятали соседи [357]. Конечно, его капризность и конфликты с отцом могли иметь обычный, возрастной характер. Однако агрессивное поведение отца и еще более агрессивное ответное поведение сына, скорее всего, было связано с матерью, любовь которой они не сумели поделить. Дом и вся обстановка жизни была угнетающе нищенской. В крохотной лачуге (едва ли десять шагов в длину), в ее единственной комнате стояли «стол, четыре некрашеных табуретки, кровать, сундук, ящик для хлеба, буфетик, самовар…» [358] Будучи в Гори много лет назад, я видел этот дом, если не ошибаюсь, с земляным или кирпичным полом и дерновой крышей. Уже тогда мне было неясно, где же здесь пространство для ребенка, где он играл, спал. Спал с родителями на одной-единственной кровати-тахте? Даже на полу там не было места. Неожиданное пояснение дали все те же услужливые авторы юбилейного жизнеописания вождя. Оказывается, малолетний Сталин спал в подвале, который к тому же имел отдельный вход с улицы и не был соединен с горницей: «В нижнее, подвальное, помещение ведут семь ступенек: ступеньки идут винтом, полуповоротом. Совершенно прокопченный темный свод подвала, стены, обмазанные простой глиной. Свет сюда проникает лишь через верхушки окон, находящиеся на уровне панели… Подвал — низкий, темный. Здесь стояла колыбель Сталина. В середине, подпирая балки потолка, стоит кривой столб. Три ниши, где хранились материалы: кожи, дратва, шила, инструменты отца, запасы продуктов на зиму и разные домашние вещи. В стене, совершенно черной от копоти, очаг. Стоит единственная поцарапанная, некрашеная табуретка…» [359] В этом описании поражает не столько нищета и убогость жизненной обстановки, столь обычной и для царской, да и советской России, сколько холодность и даже жестокость родителей, отселявших младенца от матери на всю долгую ночь. Ясно, что, взрослея, сын вряд ли мог мириться с таким насильственным отторжением от дневного света, воздуха и от матери. Скорее всего, она все чаще брала его к себе в постель, тем самым оттесняя отца и вынужденно отдаляя от себя супруга. Положение усугублялось еще тем, что вместе с ними в доме жили два ученика отца по сапожному делу. Когда Сосело было около пяти лет, я предполагаю, что именно из-за тесноты и семейных неурядиц родители решили подыскать другое жилье. С тех пор они начали кочевать по Гори [360]. Кончилось все это тем, что отец после долгих запоев и бешеных драк с матерью, сыном, с соседями уехал в Тифлис и больше в семью не вернулся. Сосо тогда было около 11 лет.