Третий меморандум. Тетрадь первая. Первоград - Борис Батыршин

Те же неопределенности при ближайшем рассмотрении дискредитируют и термин «республика». Исламский Иран после революции 1978 года стал республикой: однако фактически там заправляет пожизненный «руководитель революции» аятолла Хомейни, на самом деле Иран – такая же теократия, как и Ватикан. Советский Союз, где генеральные секретари являются фактическими правителями, не только пожизненными, но и никем не избираемыми, и где сместить такого правителя можно только путем дворцового переворота, – наиболее близкий нам пример республики. С другой стороны, в Королевстве Швеция или в Японской империи монархи не имели абсолютно никаких прав государственного управления; правили премьер-министры, избираемые парламентским большинством.

Итак, приходится констатировать, что традиционная терминология никак не отражает сути явлений. Во-первых, это происходит оттого, что декларированные конституциями формы правления нередко остаются только декларациями (СССР). Во-вторых, те же конституции подразумевают такой простор вариантов, что привычные классификации не срабатывают. О пожизненных латиноамериканских президентах и «протокольном» шведском короле речь уже была, вот еще пример: в тибетском королевстве Бутан парламент каждые три года выносит королю вотум доверия, а если вотум не вынесен, король обязан отречься от престола.

IV

Попробуем поискать терминологические резервы в иной сфере. Вот слово «демократия», затасканное еще во времена Аристотеля. Буквально оно обозначает «власть народа», фактически же в него вкладывают такое количество значений, что оно теперь представляется лишь ловким пропагандистским трюком. Между тем, можно определить ее так: «участие граждан в управлении государством», и при этом рассматривать не дискретные застывшие блоки «демократия-недемократия», а различные уровни демократичности. Случай отсутствия демократии, когда управление страной находится в руках мало- или совсем независимых от граждан правителей, назовем «автократией».

Исследуя уровни демократии, мы сразу увидим два как бы ограничителя. Во-первых, это именно степень участия граждан в управлении: в древних Афинах, скажем, где народное собрание объединяло ВСЕХ граждан, она максимальна; где-нибудь в Англии нашего времени она велика, но все же наличествует легкий автократический элемент в виде королевы – и так далее, вплоть до абсолютной автократии типа Людовика XV или СССР при Сталине. Во-вторых, это соотношение общего числа полноправных граждан и числа людей, полностью или частично отстраненных от управления, являющихся «вторым сортом». В тех же древних Афинах в число граждан, разумеется, не входили рабы, составлявшие большинство населения, – они вообще были абсолютно бесправны. А вот в Англии полноправными гражданами являются все жители, если они достигли совершеннолетия, в своем уме и прожили в стране сколько-то лет.

Итак, мы имеем второй признак, во всяком случае, не полностью зависимый от первого. Назовем его, к примеру, «цензовостью», а степень участия в управлении – хотя бы «широтой». Опишем те же Афины как «сильноцензовую максимально широкую демократию». Может показаться, что я занимаюсь словесной эквилибристикой, не имеющей никакой практической ценности, однако нельзя забывать, что терминология – основа всякой науки. Возможно, математика потому и преуспела в сравнении с историей, что не возникало споров о том, что подразумевать, к примеру, под косинусом. Я льщу себя надеждой, что хоть немного помогаю будущей «социоматематике».

Разумеется, в определенных условиях «цензовость» и «широта» все-таки зависят друг от друга. Когда «цензовость» близка к максимуму, уже не ясно, что это – широкая демократия для узкого круга или просто коллективная автократия, и «граждане» превращаются в «правителей». Кроме того, кажется, что невозможна ситуация «узкой» демократии или автократии при отсутствии ценза. Ограниченное участие народа в делах правления всегда рождает группу приближенных к власти лиц, эдакое «дворянство». Хорошим примером того, как при автократии из первоначально декларированного «равенства» вычленяются «привилегированные», могут послужить наполеоновская Франция (новое дворянство) и постсталинский СССР (наследственная партийно-чиновничья верхушка, «номенклатура»). Так «узость» порождает «ценз»; но ценз, как мы видели на афинском примере, вовсе не обязан рождать узость. Другое дело, что само его наличие может привести к страшным потрясениям государства вообще, но это уже тема одной из основных глав этой книги.

V

С понятиями «демократия» и «автократия» тесно связано представление о «тоталитаризме» и «свободах». Однако в моем понимании эти два термина не исчерпываются положением на шкале демократизма.

Свободы, которыми пользуются граждане любого государства, можно условно подразделить на три уровня:

Свободы политические, то есть право участия в управлении государством («право делать»).

Свободы риторические: это свобода слова, свобода совести, свобода печати и т. п., то есть право получать информацию, высказывать свое мнение и критиковать («право говорить»).

Свободы частной жизни, как то: неприкосновенность жилища, возможность частных бесед и пр. Этот уровень, очевидно, распадается на два подуровня, а именно:

– во-первых, свободы, связанные с общественной жизнью (право на судебную защиту, та же неприкосновенность жилища);

– во-вторых, сугубо личные, интимные свободы (право выбора супруга, воспитания детей, самостоятельность в организации личного времени и т. п. – то есть нечто самое элементарное). В дальнейшем эти два подуровня мы будем разделять.

Очевидно, что полная реализация всех четырех уровней означает демократию (следует отличать фактическое положение дел от конституционных деклараций; последние нас будут интересовать лишь изредка, в частности, в главе, посвященной роли «доброй воли правителей»).

Отсутствие первого уровня уже означает автократию, однако же вполне умеренную; будем говорить, что ей свойственен тоталитаризм первой стадии. При отсутствии других уровней будем говорить о тоталитаризме второй стадии и т. д. В истории человечества можно найти примеры тоталитаризма 4-й стадии, когда регламентации подвергались и семейная жизнь человека, и распорядок его дня. Наиболее известен и ужасен эксперимент красных кхмеров в Кампучии, когда за 3 года режима от 7 миллионов населения осталось 4. Но кровавые кошмары не всегда сопутствуют тоталитаризму 4-й стадии; можно вспомнить иезуитское «государство» в Парагвае XVII века, когда отцы-иезуиты мелочнейшим образом регламентировали день подвластных им индейцев. Они предписывали им даже способ сношения с женой, тем не менее в смысле «уровня жизни» эти индейцы жили куда приличнее своих свободных соседей.

Впрочем, конечно же, обычно тоталитаризм высших стадий, превращая в преступление любое проявление индивидуальности, более террористичен, чем умеренные политические системы. Помимо того, он негибок экономически, поскольку превращает работника в раба. Кстати, может быть, в будущем продуктивнее рассматривать «двучленную» схему государства: к примеру, афинская демократия является тоталитаризмом как минимум третьей стадии, если оценивать ее с позиции раба.