Король утра, королева дня - Йен Макдональд

держится, несмотря на размытые перспективы колонии в 1997 году. Дождь распространяется с запада на всю страну, ветер переменный, порывистый, шторм шесть баллов, штормовое предупреждение по-прежнему в силе для судов всех видов.

Осталась одна, молоденькая. Лицо худое, как у воплощения чахотки, выбеленные волосы острижены под мальчика. Мужчинам нравится, когда проститутки выглядят как мальчики. Она стоит в георгианском дверном проеме, засунув руки в карманы стеганой куртки-бомбера. Сколько ей – шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать?

Ага, понятно.

Это она.

Энья выезжает из проулка, пересекает улицу и останавливается у бордюра. Опускает стекло со стороны пассажира. Во рту пересохло. Она не знает, как сделать то, что необходимо сделать.

«Дух пустоты, дух возможностей и надежд, наполни меня сейчас».

Девушка сгибается в талии. Из-под бомбера выглядывает край черного кружевного платья – словно глазурь на крыше пряничного домика, – максимально подчеркивая ее длинные, обтянутые лайкрой ноги.

– Эй, вали отсюда. Я с женщинами не работаю.

– Это не для меня. Для друга.

– Чушь собачья. Я такую породу знаю, ты на них совсем не похожа. Я с женщинами не работаю.

– Пятьдесят.

– Я же сказала…

– Сто.

– Боже, ты глухая или как?

– Двести.

– Хм, э-э, ладно. Только без выкрутасов. Местечко есть?

– Что?

– Забудь. Поедем ко мне.

Сердце Эньи неустанно и громко стучит в груди, пока она едет по улицам, а девушка рядом скрещивает длинные, обтянутые лайкрой ноги то так, то этак.

Это же не убийство. Никто никого не убьет. Это просто фагус, информационный пузырь, вихрь энергии Мигмуса, обретший форму и цель благодаря миф-сознанию.

Ему только кажется, что он живой.

Нет, это не то же самое, что убить человека. Кем бы тот ни был.

«Поедем ко мне» звучит пафосно. Длинный чердак многоквартирного дома, разделенный перегородками, которые не достают до крутых изгибов крыши. Гирлянды мокрого белья. По потолочным окнам стекает конденсат. Бумбокс, черно-белый ноутбук, недоеденная пачка шоколадного печенья, матрас на полу. Проститутка ошибочно принимает напряжение Эньи за сексуальную нервозность. Потом замечает спортивную сумку.

– Что у тебя там? Я же сказала, без выкрутасов. С выкрутасами двойной тариф.

В спортивной сумке лежит тати, катана и наладонник. Энья ставит сумку на пол, устраивается на матрасе. Девушка уже раздевается, повернувшись к ней спиной.

– Не возражаешь, если выключим свет?

– Почему?

– У меня родимое пятно на все тело. Некоторые пугаются. Но кое-кому нравится.

– Не выключай.

Пока девушка вылезает из кружевного платья и серебристых колготок, Энья распаковывает и вынимает из ножен мечи, разматывает провод портативного компьютера.

– Господи, еще и со светом… Может, содрать с тебя три цены?

– Теперь я готова, – шепчет Энья.

Весь многоквартирный дом как будто бьется в такт ударам ее сердца.

Девушка (шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать?) поворачивается, нагая, видит обнаженное лезвие катаны на коленях Эньи, кричит.

Однажды Энья видела, как в полночь на скоростном шоссе сбили кошку. Она так кричала.

– Я знаю, кто ты.

– Господи, Господи, Господи, Господи, Господи, Господи, Господи…

– Пожалуйста, не надо.

Девушка сидит на корточках на грязном ковре, голая, уязвимая, съежившаяся, прижав колени к груди.

– Что ты собираешься делать?

– Думаю, это очевидно.

– Тебе обязательно это делать?

– Я должна.

Две безмолвные слезинки скатываются по скулам проститутки. Она шмыгает носом.

– Знаешь. Знаешь, думаю, я всегда надеялась, что ты – кто-то вроде тебя – придет и поможет мне вернуться туда. Я ненавидела ее за то, что она отправила меня сюда, но еще больше я ненавижу ее за то, что она так и не позволила мне забыть, откуда я родом.

Она встает, открывается взгляду Эньи. Зелено-коричневое родимое пятно покрывает ее от правого плеча до талии: грудь, живот, предплечье, шею.

– Она оставила мне его как напоминание.

– В каком смысле?

– Посмотри внимательно, – говорит проститутка.

В холодной комнате на чердаке, где конденсат стекает по треснувшим окнам в крыше, Энья осматривает тело девушки, и пятно, кажется, наводит на мысль о заливах и полуостровах, обширных внутренних землях с морями бледной, безупречной кожи, о далеких архипелагах, разбросанных по животу и бедрам. Карта.

– Приглядись как следует, – повторяет проститутка.

Энья дотрагивается пальцами до ужасной отметины.

– Нет, – шепчет она, – это вовсе не карта, а пейзаж…

Миф-сознание демонстрирует, что фрактальная геометрия береговых линий и рек – нечто большее, чем выкрутасы пигментации. Отметина на теле – не карта, а реальный Потусторонний мир, запечатленный на коже несовершеннолетней шлюшки. Энья чувствует, что если бы она могла приглядеться получше, то увидела бы, как зелено-коричневая текстура кожи превращается в леса и равнины, горы и долины, города и замки и прекрасные кэр-паравели [128], где паладины и всадницы охотятся со своими красноухими гончими на оленя в лесах, глубоких, как вечность. В тишине чердачной комнаты слышатся звуки рогов Эльфландии, доносящиеся из микролесов Потустороннего мира.

– Рябь. Вот и все, что мы собой представляем. Рябь. Брось камень в пруд, и рябь распространится, пока не достигнет края, где волны что-нибудь вынесут на берег. Она пришла туда, откуда я родом, как будто упала с небес, прорвав границу между мирами, и рябь нашего мира перетекла в ваш. Нас вышвырнуло, словно…

– Обломки кораблекрушения.

– Знаешь, в определенном возрасте доходит, почему вопросы бесполезны. Почему это? Почему то? А потому что. Вот и весь ответ. Потому что. Я часами смотрела на себя в зеркало, вглядывалась в свое отражение с помощью увеличительного стекла в надежде однажды увидеть себя там, в тех долинах, в лесах – такую, какой я была до того, как она швырнула меня сквозь границу в этот мир.

– Ты их убила?

– Мы не все твои враги, госпожа. И не все из нас – твои союзники. Некоторые просто… такие, какие есть. Кое-кто неплохо устроился в этом мире. А я ничего вокруг не вижу, кроме улиц, мужчин, больших машин… вот это все, господи… Отправь меня обратно. Ты можешь. Ты бы именно так поступила, если бы не сомневалась, что их убила я. Хватит канителиться.

Энье недостает решимости. Она видит свой обнаженный меч, лежащий на кровати, видит бескомпромиссную остроту обоюдоострого клинка.

– Ты же ради этого пришла. Давай приступай.

Проститутка берет наладонник Эньи, смотрит на него, как будто в ожидании чуда.

– Если не ты, тогда кто?

– Нас много, госпожа. Все разные. Мы не все знаем друг друга. Есть один, кто знает… он такой, уникальный.

– Кто?

– Аргус [129]. Так он себя называет. Я никогда не встречалась с ним, но чувствовала, что он наблюдает. В этом его суть. Он должен знать.

– Как я могу его найти?

– Так же, как меня, госпожа. Ну давай. Сделай это.

Серые