Одесский пароход - Михаил Жванецкий

И все-таки спасибо за разговор.

Коммуникабельность через герметичность.

Я квартиру не убираю, я ее просто меняю.

В этой любовной спешке он содрал с себя белье раньше пиджака.

Любимая женщина обросла ладошками, как деревцо.

И в жестких, и нежных, от детских до взрослых.

И стоит, шепча ветру: «Дуй сильнее! Пусть старые облетят!»

Мадам, мы с вами прекрасно дополняем друг друга. Я умный, веселый, добрый, сообразительный, незлопамятный, терпеливый, интеллигентный, верный, надежный, талантливый…

Ну хоть пять минут в сутки подумайте о себе плохо. Когда о тебе плохо думают – это одно. Но сам о себе пять минут в день… Это как тридцать минут бега.

Он мне рассказывал,

как однажды на пустынном берегу под Керчью,

в страшную штормовую ночь,

когда ревело море, метались тучи

и проблеск маяка почти не виден,

ровно в три часа

его дико потянуло в Америку.

Продолжалось это примерно пятнадцать минут.

Затем море успокоилось,

тучи пропали,

и он остался, в чем был.

Летал я лет пять назад на этом самолете. Так хорошо сидел. Смотрю, бегает какой-то юноша по салону.

– Как вам, удобно, неудобно?

– Удобно, – говорю, – очень.

Он взял и укоротил промежутки между сиденьями. Теперь неудобно. Каждый свой ответ надо обдумывать!

Общество наше, не то, в котором мы все состоим, а то, которое образуем, было подвергнуто тщательному наблюдению. Там обнаружено появление одиноких личностей сороковых с лишним годов. Эти люди, куда со всей силой входят женщины, пытаются вести беседы, затрагивающие вопросы политики, жалуются на сердце, тоску, вздыхают часто, смотрят наверх, не могут подать себе чашку чая. При появлении молодых женщин проявляют некоторую озабоченность, оставаясь неподвижными, которая вытесняется жалобами на тоску, сердце, некоторые вопросы политики, лечения.

Глубокое недоумение вызывает внезапно затанцевавший сороковик.

Женщина-сорокапятка одинока, полногруда, золотозуба, брошиста, морщевата, подвижна. Легко идет на контакты, если их разыщет. Танцует много, тяжело, со вскриком. Падает на диван, обмахиваясь. Во все стороны показывает колени, ждет эффекта. В этой среде особенно популярны джинсы, подчеркивающие поражение в борьбе с собственным задом, женитьба на молодых, стремительно приближающая смертный час, и тост за здоровье всех присутствующих. Второй тост – за милых, но прекрасных дам – предвещает скучный вечер со словами: «А вам это помогает?.. Что вы говорите?..»

Романы сорок плюс сорок – небольшие, честные, с двухнедельным уведомлением.

А в основном это люди, смирившиеся с одиночеством, твердо пропахшие жареным луком, и только не дай бог, если телефон откажет или он будет стоять далеко от кровати…

А я говорю: чтобы нашими людьми руководить, надо с утра немного принять. Не для удовольствия. Просто чтобы понять своих трудящихся. С восьми утра, как положено.

Вот вы слышали – ругаются на предприятии, директор кроет, подчиненные возражают? Это все трезвые люди. Слегка выпивший никогда такого не допустит. Кто же будет налетать на другого, если у обеих, ну просто у обеих празднично на душе. Хорошо с утра.

Чтобы производство стало красивое, кабинеты чистенькие, вахтерша баба Даша сексуальная. Это чтоб все в порядок привести – сколько времени и трудов надо! А так все с утра по чуть-чуть, по слегка, чтоб солнце побыстрей взошло. Не все! И не нужны расходы на приведение территории в порядок.

Значит, грубость исчезла – это раз. Для руководителя, который этой конторой руководит, это главное. Он только крикнет из окна: «Контакт!» – мы со двора: «Есть контакт!» «От винта!» – мы: «Есть от винта!»

Значит, можно потребовать, и тебя поймут. Можно направить человека, и он пойдет. Может, он и не сразу дойдет. Может, он и не туда пойдет – это неважно. Важно, что он войдет доброжелательно.

Ну, конечно, картина не такая лучезарная: есть среди нас еще непьющие. Я сам видел одного такого года два назад – аж синий. Глаза горят, руки растопырены, весь скрюченный, недовольный. За ними, конечно, уже и последить можно. Не может быть, чтоб он просто так не пил – он или к нам заброшен, или от нас. Он себя раскроет, он сболтнет. Хотя трезвые – народ скрытный, не поймешь, что у него на душе.

Мы откровенней. Ну, конечно, тот, который лежит в канаве, может, не сразу выразит, что у него накопилось. Значит, выразит постепенно, сюда же, в канаву, и двое-трое наших, лежащих рядом, все это поймут.

У нас все внимание идет человеку, а не той дурной машине, потому что среди наших от механизации высокая травматизация, особенно в литейке.

Сколько наших не могло перепрыгнуть тот ручей! До середины долетали и исчезали к чертовой матери. А кто в шестернях вращался подолгу. Не по долгу службы, а подолгу времени.

Выключить все, залить все водой, чтоб сохранить праздник, чтоб солнце большое и мелкие отдельные недостатки сливались в один и пропадали вдали, на радость веселым, доброжелательным людям с блестящими с утра глазами.

Маленький вентилятор для закрытых помещений – несколько ос, связанных вместе на палочке, – жужжит и обвевает.

Только их надо аккуратно кормить и каждую на веревочке держать, в крохотных ошейничках с вензелем «МЖ». Их четверо: Зина, Олечка, Люсечка и Константин.

В записной книжке, в корешке, живет светлячок Геннадий Павлович, который по ночам ползет впереди и освещает ярче или темнее, в зависимости от вдохновения, только его тоже нужно кормить и обязательно прочищать животик кисточкой, смоченной в молоке.