Моя подруга - месть - Елена Арсеньева

Какая утонченная жестокость! Какая изобретательность! Какоередкостное умение сориентироваться в происходящем и обратить его себе напользу! Вчера, скажем, вечером Лариса совершенно случайно узнает, что Борисищет атлас тибетской медицины, а сегодня уже расставлена по всем правиламохотничьего искусства ловушка и даже готова сверкающая приманка: фото Вики вбаснословной профессорской квартире, с баснословной книгою в руках. Да, еслидаже вспомнить то, что Марьяна слышала о Золотой Лисичке от своей бывшейодноклассницы, эта шантажистка оказалась великолепным организатором. Небосьотличницей была, но это лучше знать Борису, они ведь учились в одном классе!Сама-то Марьяна с трудом вспоминала ту, прежнюю Ларису: водопад медно-золотыхлоконов, голубые глаза, ноги от ушей. Вот изменила Лариса цвет волос – и сталакак бы совершенно другим человеком… Может быть, для нее это что-то значило.Может быть, она хотела таким образом зачеркнуть прошлое. Ну и, конечно, нежелала рисковать: а вдруг кто-то признал бы в жене Виктора Яценко бывшую ЗолотуюЛисичку, изобретательно доившую бывшую золотую обкомовскую молодежь? Да, Ларисастала неузнаваема…

И Марьяна даже ахнула от поразившей ее очевидности:Лариса-то стала неузнаваемая, но она сама, Марьяна, – отнюдь нет! ЗолотаяЛисичка, конечно, прекрасно была осведомлена обо всех деталях жизниненавидимого ею Бориса Лепского. Ну а Лариса Яценко, надо думать, чрезвычайнопотешалась в душе, изо дня в день видя перед собой простодушно-почтительнуюфизиономию дурочки, жизнь которой она так омерзительно, так паскудно разрушила.Марьяне очень хотелось быть честной перед собой и даже перед Ларисой, оченьхотелось признать, что никогда не любила Бориса, что брак их все равно катилсяпод уклон, а все-таки стоило вспомнить ту квартирку…

Она вздрогнула так, что едва не упала: из ванной вышлаЛариса. Oчевидно, она все же сочла подобие халатика неподобающей для себяодеждой, а потому завязала его на животе, превратив в блузку, ну а юбку ейзаменило розовое полотенце.

«Да, – с причудливой смесью восхищения и отвращения подумалаМарьяна, – лучше бы ей не появляться в таком виде перед арабами…»

Конечно, Лариса все еще шла с трудом, держалась за стенку; исиняки под глазами никуда не делись, а все-таки ничто в мире, казалось, немогло испортить ее вызывающей, возбуждающей красоты! И, глядя на это почтисовершенное создание, Марьяна вдруг почувствовала, что не может сурово осуждатьЛарису. Bедь, какой бы легкомысленной девчонкой та ни была, как много нипозволяла бы своему любовнику-однокласснику, все-таки расплата оказаласьчересчур жестока. Это и озлобило Ларису. Ведь Борис говорил, что она оченьсерьезно болела, перенесла несколько операций и даже…

– А что это ты все торчишь на коленях, будто кающаясяМагдалина? – хохотнула Лариса, взглянув на замершую Марьяну. – Сядь, что ли, ато я подумаю, будто ты у меня прощения выпрашиваешь, – за то, что проститьневозможно. Но дело даже не во мне, Маряша. Вот в ком дело! – Она заботливопоправила покрывальце на Саньке, тихонько чмокнула воздух над его белобрысоймакушкой и, отойдя на цыпочках, опустилась в одно из кресел, порывистым жестомуказав Марьяне на другое.

Та повиновалась: колени до боли затекли, Марьяна едва неохнула. Села, схватившись за подлокотники, и, хоть пыталась отвести глаза, немогла удержаться – с жадным любопытством уставилась на Ларису, изнемогая отжелания бросить ей в лицо свои подозрения – и боясь… боясь не столько дажеЛарисы или ее реакции – а она могла оказаться совершенно непредсказуемой, –сколько собственных размышлений, которые завели ее слишком далеко… похоже,вообще на край пропасти, в которой клубилась тьма.

Что касается непредсказуемости Ларисы, в этом она неошиблась. Та вдруг подалась вперед и голосом, дрожащим от смеха, произнесла:

– Ох, Маряша, ты так смотришь, будто умираешь, до чегохочешь спросить: нет ли у меня рыжей дубленки?

Да… это была хорошая оплеуха! Марьяна даже отпрянула,невольно вжавшись в спинку кресла.

– Язык мой – враг мой, – кивнула Лариса. – Я не сомневалась,что ты меня рано или поздно узнаешь – или по голосу, или по манере говорить. Tыведь жутко ненаблюдательная, зато словесное чутье отличное, как у всякогофилолога. Правда, чем дальше, тем больше я расслаблялась. Похоже было, чтопосле того потрясения ты вообще ничего не хочешь вспоминать. Я даже думала, чтозря рассталась с любимой дубленочкой. Виктор и то заметил, что я вдругперестала ее носить. У меня их было шесть… и восемь шубок, а я таскала всевремя ту, рыжую, уже второй год. Просто чудо, что я оказалась не в ней, когдаВиктор нас познакомил. Вот была бы хохма! Пришлось отвезти мою любимицу насвалку. Понимаешь, продать я ее не могла: нестерпимо было, что в ней кто-тостанет красоваться… И оставить было нельзя: такие завистливые малявки, как ты,обожают лазить по гардеробам своих хозяек в их отсутствие и примерять туалеты,которых им в жизни никогда не носить! И не вылупливай глазыньки, не зли меняеще больше! – в раздражении махнула рукой. – Достаточно, что ты меня лишиламоей дубленочки, рыжей, будто лисичка!

– Золотая Лисичка, – наконец не выдержала Марьяна. – ЗолотаяЛисичка Лариса… Ну, теперь твоя трехлитровая баночка наполнилась доверхузолотишком? Или эти баночки в рядок под кроватью стоят, как соленья узапасливой хозяйки? Закатаны машинкой или просто полиэтиленовыми крышечкамизакрыты?

Лариса напряженно смотрела на нее, а потом медленно покачалаголовой:

– Ай да Гертруда! А ведь не нами сказано: не пей вина,Гертруда, то есть не лезь ты, убогая, не в свое дело! Откуда, скажи на милость,ты про Золотую Лисичку знаешь? Борис тебе сказать вряд ли мог: он ведь изпсихушки к тебе не вернулся. Что ему с тобой делать, с рыбой замороженной,после того кайфа, которого он с моими девочками словил?.. Откуда же ты знаешь?

«Кайф? – невольно усмехнулась Марьяна. – Попалась бы ты емусейчас – уж он показал бы тебе кайф!»

Может быть, следовало предупредить Ларису – и потешить себя,увидев, как слиняла бы с ее лица эта оскорбительная, исполненная чувствапревосходства усмешка. Но Марьяна поглядела на черные подглазья, накрасно-синее пятно на длинной, изящной шее, на четко отпечатавшиеся следымужских пальцев выше колен Ларисы – и, с внезапно пробудившейся жалостью,сказала только половину правды:

– Мне про Золотую Лисичку Алка Романова рассказывала ещегода три назад. Я тогда искала работу, и она, по доброте душевной, предложиламне пойти к Золотой Лисичке фотографом.

– A ты что – фотограф? – немало озадачилась Лариса.

Марьяна же невольно усмехнулась:

– Ну уж на том уровне, который был нужен для твоих дел,пожалуй, смогла бы на кнопочку нажимать.