Бабочки и порочная ложь - Кейли Кинг

дождя? — он жестом указывает Паксу войти внутрь, и после некоторого сопротивления Пакс заходит внутрь.

Отвернувшись, папа уходит от нас в гостиную. Он стаскивает бежевое плетеное одеяло со спинки кожаного кресла и протягивает его мне.

Пакс стоит как статуя, а я обвиваю его влажные плечи. Он тянется, чтобы обхватить обе стороны, крепче притягивая их к себе. Не могу понять, руки у него дрожат от холода или от страха. Что-то подсказывает мне, что это последнее.

— Пакс, тебе нужен стакан воды или что-нибудь еще? — папа спрашивает. На его лице появляется обеспокоенное выражение, когда он осматривает моего друга. Мы оба знаем, что что-то действительно не так, но никто из нас не собирается торопить Пакса с речью. Я буду сидеть с ним всю ночь в тишине, если это то, что ему нужно.

— Нет, сэр.

Папа отступает на шаг, не решаясь оставить нас одних.

— Я пойду на кухню и сварю кофе. Позови, если тебе что-нибудь понадобится.

На самом деле он не собирается пить кофе — не в этот час. Это его способ сказать нам, что он проснется, если нам понадобится его помощь.

Ему никогда не нравилось, когда Пакс был в моей комнате, хотя он знал, что между нами нет ничего романтического, но сегодня вечером, когда я веду Пакса по коридору, папа не сомневается в этом.

Оказавшись внутри, я закрываю за собой дверь и иду через комнату, чтобы включить маленькую лампочку, стоящую на комоде. Это не самая яркая лампа, но она дает достаточно света, чтобы мы могли видеть друг друга.

— Хочешь сесть? — спрашиваю я, приближаясь к своей полноразмерной кровати.

Пакс просто молча кивает и следует моему примеру, тяжело забираясь на кровать рядом со мной. Мы оба сидим, прислонившись спиной к простому изголовью кровати из белого дерева, в полной тишине. Примерно через минуту он подтягивает колени к груди и кладет туда голову. Я уже потеряла счет тому, сколько раз мы спали в одной постели за те месяцы, с тех пор как начались его кошмары. Единственный раз, когда я сплю одна, это когда я сплю в своей постели у себя дома.

Мне придется быстро привыкнуть к сну в одиночестве. Три месяца назад я получила письмо о зачислении в школу-интернат исполнительских искусств в Бостоне.

В последние несколько недель летних каникул я буду собирать все свои вещи и самостоятельно передвигаться по стране. Перевод в две новые школы, расположенные так близко друг к другу, не идеален, и я была близка к тому, чтобы отказаться от своего места, но Рафферти убедил меня, что мне нужно ехать. Он знал, насколько важна для меня моя мечта, а также знал, что главная причина, по которой я хотела остаться в Вашингтоне, была ради него. Оставить отца и единственный дом, который я когда-либо знала, будет тяжело, но оставить Раффа — это невероятно больно.

Заверения Рафферти и грандиозный план — единственные причины, по которым я иду на это. До окончания учебы ему остался год в Хэмлок-Хилле. С его оценками и фамилией он может поступить в любой университет какой захочет. Его план сейчас — сначала переехать в Нью-Йорк и найти для нас место. Он пойдет в университет в Нью-Йорке, а в следующем учебном году я присоединюсь к нему в Нью-Йорке, когда буду в Джульярдской школе. За это время мне понадобится всего четыре часа езды на поезде или один час полета, чтобы добраться друг до друга. Хоть я и настроена скептически, он полностью уверен, что я получу стипендию в колледже своей мечты.

Его планом всегда было поступить в лучший частный колледж здесь, в Сиэтле. Таким образом, он будет находиться рядом со штаб-квартирой семейного бизнеса и сможет освоить там основы, одновременно получая ученую степень. Какая-то часть меня чувствует себя виноватой из-за того, что он изменил свои планы ради меня, но большая часть меня в восторге от возможности увести его подальше от отца.

Теперь нам просто нужно найти способ убедить Пакса пойти с нами. Было бы неправильно оставлять его здесь одного. Что с ним будет, когда Раффа больше не будет боксерской грушей для Адриана?

Между мной и Паксом дюйм пространства, и я стараюсь его не пересечь. То, как он отстранился от меня у двери, говорит мне о том, что он не хочет, чтобы его сейчас трогали, и я хочу это уважать.

— Мы можем сидеть здесь столько, сколько тебе нужно, — шепчу я ему свое обещание. — Просто знай, что я здесь, чтобы выслушать, когда ты будешь готов.

Он поворачивает голову на коленях, чтобы посмотреть на меня.

— Я… я не знаю, как это сказать.

— Это нормально, — я устраиваюсь поудобнее на кровати. — Я подожду здесь, пока ты это не поймешь, и если ты не поймешь это сегодня вечером, это тоже нормально. Никакой спешки. Я никуда не уйду.

Он тянется к моей руке и переплетает наши пальцы, но у меня болит грудь, когда он отворачивается от меня.

Мы остаемся так, единственный звук в комнате исходит от дождя, стучащего по моему окну, пока часы не переходят с часа на два и, наконец, на три часа ночи. За моей дверью мой отец все еще ходит, ожидая, пока мы скажем ему, нужно ли нам, чтобы он вмешался.

В моих костях живет это знание, что мы это сделаем. Это то же самое интуитивное чувство, которое я испытывала все это время, когда говорили мне, что что-то происходит с Паксом. Даже когда он неоднократно это отрицал, я знала. Мне просто хотелось бы, чтобы он почувствовал, что мог сказать мне раньше.

Мой воздух запирается в груди, когда он наконец поворачивается ко мне и говорит.

— Мой отец причиняет боль Рафферти.

— Я знаю, — задыхаюсь я, горло горит.

Каждый раз, когда на спине Рафферти появляется новый круглый шрам, мне хочется пойти в участок моего отца, передать ему снятое мной видео и сообщить об Адриане. Единственное, что меня останавливает, — это страх Рафферти перед Молли. Не знаю, смогу ли я жить дальше, если Адриана посадят в тюрьму, а Молли из-за этого что-нибудь с собой сделает. Я уверена, что это тяжесть, которую мои плечи не выдержат.

Пакстон выпрямляется на кровати.

— Ты знаешь?

— Он заставил меня пообещать никому не рассказывать. Он думает, что защищает тебя и твою маму, позволяя этому продолжаться. Я умоляла его позволить мне помочь, но он непреклонен в том, что сможет это принять, — но я не знаю, как долго