Странные занятия - Пол Ди Филиппо

«И тогда, — подумал я, — я не смог бы драть втридорога за пребывание в палате».

— Мне придется перестраивать кости? — спросила она.

Я задумчиво изучил голограмму.

— Кажется, нет, хотя я мог бы, регулируя ваши остеобласты и остеокласты. Выбранное вами лицо хорошо подходит к нынешней структуре ваших лицевых костей.

Она приоткрыла розовые губки, чтобы задать еще вопрос, но, рассердившись на это тщеславное оттягивание, я ее прервал. Сегодня мой врачебный такт явно взял выходной.

— Или вы хотите пройти этот курс лечения, мисс Моррелл, или нет. Я дипломированный «клеткогляд», как вы нас называете. У меня за спиной восемь лет учебы и работы в больнице при университете Джонса Хопкинса, затем еще четыре в самом Бэннекеровском Институте. Я возглавляю эту клинику вот уже девять лет и операций по биоскультурированию провел больше, чем вы наблюдали ядерных реакций. А теперь, можем ли мы преступить к делу? Меня ждут другие пациенты.

Она кротко кивнула, и я испытал извращенную радость, что вот еще один человек совершенно покорен моей воле. Я попытался ее подавить, но не преуспел до конца.

Испытывая отвращение к себе самому, я накрыл ладонями ее лицо, которое вскоре будет утрачено.

И нырнул в ее плоть.

Как передать экстрасенсорную реальность словами для описания обычных пяти чувств? За все эти годы я не придумал как. Вероятно, это вообще невозможно. Лучшие, нежели мой, умы пробовали. Синестезия — довольно близко, так как предлагает ощущение искаженной перспективы, трансформации приземленного, но в итоге и этот термин тоже не способен отразить суть.

Тем не менее — как еще об этом сказать?

Все вокруг меня исчезло. Первыми я ощутил на вкус здоровье и юность Ханы, бодрящие, как солнечный свет. Я мог бы купаться в нем часами, но усилием воли вырвался. Полнота ее жизненных сил разительно отличалась от ауры больных, стариков и прочих несчастных, сломленных жизнью, на которых я учился. Тот вкус я не мог переносить, вот почему я сейчас использую мой талант так, а не иначе.

Затем я пошел дальше поверхности, окунулся в шум клеточных механизмов, которые собирался изменить. Они гудели в голубом сиянии, перемигивались имбирными огоньками, довольные и счастливые в своем упрямом действе. Я ощущал конфигурацию костей и мышц, плыл вдоль верхней челюсти и вверх по скуловой кости к височной, потом вниз к носовой, добрался даже до хрящика в кончике носа. Убедившись, что полностью познакомился с ее лицом, я инициировал трансформацию.

Один хороший писатель как-то сказал: «Нет искусства без сопротивления материала». Я — по всем меркам художник, и мой материал — один из самых неподатливых. У «пластилина», с которым я имею дело, собственные представления о том, как себя вести, и мои инструкции его возмутили. Реагируя на мои психокинетические тычки и щипки, мембраны искрили, псевдоподии пытались меня оттолкнуть. Но я упорствовал, зная, что победа будет за мной. Я велел расти тут, уменьшиться там. Соберитесь с силами, меланоциты, к бою! Лимфатическая система, отступи! Сальные железы, сдайтесь!

Наконец, удовлетворившись результатом, я всплыл через ее кожу назад во внешний мир.

Солнечный свет болезненно ударил меня по глазам. Я неловко отступил, ноги и руки у меня отяжелели от усталости. Предвидя мою изнуренность, Мэгги меня поддержала.

— Ух-ты! — вырвалось у Ханы. — Что вы сделали? Такое впечатление, что под кожей у меня ползают муравьи.

— Привыкайте, — отозвался я. — Ощущение станет только острее.

Я собрался уходить, но у двери виновато остановился:

— Мисс Моррелл… прошу прощения, что был излишне резок.

Но она меня даже не услышала: сидела, закрыв руками свое чужое лицо, чувствуя, как под преданной плотью накапливаются перемены.

В спертом воздухе клуба плавали завитки дыма. Змеясь к потолку, они проходили через подкрашенные лучи софитов, которые расцвечивали их в кричаще-яркие тона, придавая мимолетное жизнеподобие. Почти все в шумном, переполненном помещении курили: и табак, и калифорнийский каннабис. Когда выпускник Бэннекеровского Института способен выкорчевать из вас рак легких за сумму большую, чем работяга зарабатывает за год, курение (когда-то почти исчезнувшее) становится еще одним символом богатства.

А мы с Дженни были сегодня среди поистине богатых.

После утомительного дня в клинике я считал, что заслуживаю лучшего отдыха, какой удастся получить за деньги, а это означало только одно место: «Radix Malorum»[45]на самом верху Гарлемской Башни. Один только вид, который открывался из панорамных окон, оправдывал вздутые цены. Манхэттен выглядел так, словно какой-то разгневанный бог сорвал ночное небо, встряхнул калейдоскоп звезд, чтобы они сложились в геометрические фигуры, и кинул их нам под ноги как бесценный ковер.

Дженни рассказывала, как прошел ее день. Я слушал вполуха, время от времени отпивая маленькими глотками запредельно дорогой коктейль, позволяя алкоголю беспрепятственно творить в моем теле что пожелает.

— Готова поклясться, — говорила Дженни, — детишки, которых я учу, с каждым днем становятся все умнее. Говорят, скоро придется снова снизить избирательный возрастной ценз. Голосовать на выборах в двенадцать лет, можешь себе такое представить? Когда мы росли, помнится, все твердили, что и пятнадцать слишком рано. Да и что такое напихали в последний вариант мнемотропина? Я едва держусь впереди своих учеников!

Я пробормотал что-то про обращение эволюции вспять, про возврат к самодостаточности большинства млекопитающих вскоре после рождения. Правду сказать, меня больше занимал вопрос, станет ли сегодняшний вечер там самым, когда я решусь удовлетворить мое любопытство относительно Дженни.

Мы познакомились год назад на вечеринке, которую устроил один из моих пациентов. Даже с другого конца комнаты меня заворожила ее природная красота. Густые черные волосы волнами падали ей на плечи. В удлиненном лице с высокими скулами и крупным носом общей красоты было больше, чем позволяла предположить сумма его компонентов. Глубокие сияющие глаза были обрамлены самыми густыми ресницами, какие я когда-либо видел.

Первой моей мыслью было: «Какой гений вылепил это лицо? Никак не пойму, чей это стиль!» — но вслух я пробормотал: «Ах ты, сволочь циничная. Почему она не может быть настоящей?»

Я ухаживал за ней беззастенчиво, изо всех сил, какие только смог из себя выжать. И даже несмотря на мои неловкость и отсутствие такта, она увидела во мне что-то привлекательное. В тот вечер в спальне хозяина на втором этаже, на заваленной пальто кровати мы стали любовниками. Она так меня возбудила, что я забыл нырнуть ей под кожу и поискать следы чужого вмешательства.

С тех пор я намеренно воздерживался. Теперь она слишком много для меня значила, и мне не хотелось знать, забирался ли в ее плоть другой скульптор. Но неведение меня убивало.