История христианской церкви. Том 3. Никейское и посленикейское христианство. 311 - 590 года по Рождество Христово - Филипп Шафф

Однако такая строгость, неблагоприятным образом свидетельствовавшая о положении вещей, которое сделало ее необходимой, не улучшила ситуации, а, скорее, привела к моральному равнодушию, так что в Средние века Латинская церковь повсеместно терпела открытое сожительство священников с женщинами, и для того, чтобы восстановить прежние законы безбрачия, понадобилась вся энергия Григория VII. Впрочем, тайные, гораздо более опасные нарушения остались[446]. Последний церковный закон о mulieres subintroductae более терпим; он не ограничивает общение священника одними близкими родственницами, но исключает только наложниц и «сомнительных» женщин — «de quibus possit haben suspicio»[447].

Августин помогает нам представить священство Римской империи в истинном свете, с его положительными и отрицательными особенностями, когда говорит о духовных должностях так: «При этой жизни, особенно в наши дни, нет ничего проще, приятнее и угоднее для людей, чем должность епископа, или пресвитера, или диакона, если выполнять обязанности поверхностно и для удовольствия людей; но нет в глазах Бога ничего более греховного, скорбного и влекущего за собой проклятие. Но также в этой жизни, и особенно в наши дни, нет ничего более сложного, трудоемкого и рискованного, чем служение епископа, или пресвитера, или диакона; и ничто в глазах Бога не благословенно более, если битва ведется так, как заповедовал наш Предводитель»[448]. Нам не стоит удивляться, что, с одной стороны, когда условия существования церкви стали лучше и расширилось поле ее деятельности, на священные должности устремилось много легкомысленных и недостойных людей; с другой стороны, не стоит удивляться и тому, что самые искренние и достойные епископы того времени, такие как Амвросий, Августин, Григорий Назианзин и Златоуст, с трепетом относились к своим обязанностям и вынуждены были принимать их на себя в какой‑то степени против своей воли, по призыву церкви.

Григорий Назианзин бежал в пустыню, когда его отец без его ведома вдруг рукоположил его священником в присутствии собрания (361). Позже он объяснил это бегство в прекрасной апологии, где создал идеал христианского священника и богослова. Священник прежде всего, говорит он, должен быть образцом христианина, принести себя в живую жертву Богу и быть живым храмом живого Бога. Затем, он должен обладать глубоким знанием душ и, подобно духовному целителю, избавлять всех людей от различных болезней греха, восстанавливая, сохраняя и защищая в них Божий образ, неся Христа в их сердца через Святого Духа и делая их сопричастными божественной природе и вечному спасению. Он должен, кроме того, владеть священной философией или божественным знанием о мире и мирах, о материи и духе, о добрых и злых ангелах, об управляющем всем сущим Провидении, о сотворении и возрождении человека, о Божьих заветах, о первом и втором пришествии Христа, о Его воплощении, страстях и воскресении, о конце света и всеобщем суде, и прежде всего о тайне благословенной Троицы; он должен быть способен учить этим доктринам и объяснять их понятным языком. Григорий говорит об Иисусе как о совершенном священнике и красноречиво славит также апостола Павла, который жил только для Христа и при любых обстоятельствах и среди испытаний на море и на суше, среди иудеев и язычников, в голоде и жажде, в холоде и наготе, на свободе и в цепях свидетельствовал о божественной силе Евангелия для спасения мира. Но, по мнению Григория, священники редко соответствовали этому идеалу. В целом он очень неблагосклонно отзывается о епископах и даже о самых знаменитых соборах того времени, обвиняя служителей в невежестве, в недостойных способах получения должности, в амбициях, лести, гордости, любви к роскоши и мирском мышлении. Он говорит даже: «Опасность сегодня состоит в том, что святейшие из всех служений становятся самыми нелепыми; высшие церковные посты получают не столько благодаря добродетели, сколько благодаря скверне; теперь не самые достойные, а самые могущественные занимают епископское кресло»[449]. Хотя его описания, особенно в сатирической поэме, созданной «для себя и о епископах» (вероятно, после его отставки в Константинополе, 381), во многом могут быть преувеличены, в целом они основаны на жизненных наблюдениях и опыте[450].

Иероним в своих посланиях также беспощадно критикует священников того времени, особенно римских, обвиняет их в жадности и охоте за наследством, саркастически описывает щеголя–священника, который в своей красивой и надушенной одежде больше похож на жениха, чем на церковного служителя[451]. О сельских священниках, однако, язычник Аммиан Марцеллин говорит (и мы можем ему верить), что они отличались простотой, довольствовались немногим и были добродетельны[452].