Harmonia caelestis - Петер Эстерхази

Как такое могло случиться? 16 февраля 1833 года старший брат моего упомянутого уже малорослого прапрадеда, первенец маркизы де Руазен, брако-венчался в моравском Проснице с графиней Марией фон Плеттенберг-Виттем фон Майтинген, одной из самых богатых наследниц в тогдашней Европе. Они полюбили друг друга, такое бывает. И невеста, последний отпрыск богатейшей фамилии, дала ему все: Майтинген в Вюртемберге, имения Давенсберг, Нордкирхен, Майнхёфель, Зеехольц, Лацке, Буксфорт, Гротхаус, Альро и Хансельберг в Вестфалии, с четырьмя замками, из которых по крайней мере два фигурируют во всех справочниках по истории искусства, а в уважающих себя изданиях — даже три; общая площадь имений равнялась примерно трети Вюртембергского королевства, а на десерт к этому ко всему добавлялся наш собственный майорат Тата. Немецкие владения включали в себя несколько городков и множество деревень с процветающими ремеслами и приносили доход из расчета на хольд земли, по некоторым сведениям, в восемь, по другим же — в четырнадцать раз больший, чем венгерские земли.

Этот восьми- или даже четырнадцатикратный приварок и торпедировала тетя Салли. Но никто об этом, казалось, не пожалел. Она очаровала буквально всех, всю семью (что, конечно, не повлияло на порядок наследования). В числе очарованных были и прадед с дедушкой. Матрона, вечная весна, с придыханием вспоминал мой дед, что, учитывая холодную сдержанность его натуры, было квалифицирующим признаком очарованности. Именно в тот пасхальный визит тетя Салли сказала двум этим мужчинам — один из которых был на пятнадцать лет моложе ее, а другой на сорок — слова, сделавшие ее легендой в нашей семье: «Nicola, Maurice, kiss me here!» — при этом она указала пальцем… однако насчет того, куда именно матрона и вечная весна предложила поцеловать ее, легенда имеет различные версии.

Любопытно пронаблюдать, как такое наследство, словно огромный шар, перекатывается от одного к другому, подминая, давя всех и вся на своем пути, направляемое смертью, любовью, бесплодием, сделками. Наследство всегда фантастично и неожиданно, даже когда в нем уверены на все сто. И покатилось огромное наследство Плеттенбергов — кто знает, где остановится? Старший брат, избрав счастье, оказался дисквалифицирован, за ним следует младший — тоже спортивный гений, помешанный на лошадях, первый иностранный член лондонского жокей-клуба, чемпион Европы по конному спорту, член венского клуба наездников «Рыцари королевы Эржебет», по слухам, бывший с супругой Франца Иосифа слишком накоротке («неправда, неправда, неправда», точнее, «тетушка Эржи любила скачки не наряду с елдой, а вместо нее» — тьфу ты, господи!), который от души наслаждается колоссальным наследством двенадцать лет, но умирает холостяком, после чего — шаг назад — оно переходит к дяде последнего, перворожденному сыну полковника революционной армии 1848-го, наслаждение длится три года, дальше следует его младший брат, однако не тут-то было: завещание сделано не по форме, и вдова усопшего через образовавшееся игольное ушко, пусть не так просто, как того верблюда, умыкает все как есть баснословное достояние; последним, что она продала из него герцогу Аренбергу, было роскошное имение Нордкирхен. Ее внука, законного наследника всего этого — того «всего», чего он не получил, — зовут точно так же, как и меня, почему я об этом, собственно, и рассказываю; из-за этого совпадения я следил за его судьбой с подчеркнутым, как принято выражаться, вниманием, и когда он при первой встрече показал мне свой паспорт, это вызвало во мне противоречивые чувства. Моя мать назвала меня Петером, потому что, насколько ей было известно, в роду нашем такого имени еще не было. Я не мог ей простить этого заблуждения. Меня жутко смущало это двойничество. Я смотрел в паспорт, видел свою фамилию, свое имя, то есть себя, — и совершенно чужое фото. Пошел прочь, хотелось воскликнуть, прочь с глаз моих! Но, с другой стороны, у меня нет более близкого родственника, чем он (как и у него). Этот родственник живет в Бельгии и, как в том анекдоте, — настоящий бельгиец. Если коротко: сиглигетская ветвь семьи — это он. Человек серьезный, то есть любит поесть. И, наверное, именно это я от него унаследовал.

13

К вопросу о том, что могло бы случиться, но не случилось: наша, графская, ветвь замечательна тем, что, в какое бы время мне ни случилось жить — в пределах последних четырехсот лет, — мне не потребовалось бы убрать более пяти родственников для того, чтобы завладеть всем. Включая, естественно, человека, который был бы в то время моим отцом.

14

На молодые годы моего деда пришлось также и пресловутое дело Дрейфуса. Из-за прискорбной роли, которую играл в нем одиозный майор Вальсен, наша семья имела массу неприятностей. В некоторых странах (во Франции, Норвегии) нашу фамилию даже сегодня упоминают почти исключительно в связи с этим делом.

Когда я впервые услышал об этом дерьме, то ли майоре, то ли капитане Эстерхази, то просто кивнул, чего тут такого, семья большая, в ней все есть, на любой вкус, extra large, восьмивесельные, пернатые, роялисты, демократы, патриоты, предатели, главным образом лабанцы, но и куруцы тоже встречаются. Все в порядке вещей, думал я.

Но я ошибался. Достаточно было порасспросить членов семьи, кое-что почитать о ней, как мне стало кристально ясно, что все до единого Эстерхази с головы до пят были в высшей степени мужами достойными (реже — женщинами, ибо истинный esterházy europaeus — это прежде всего мужчина или уж гермафродит, на худой конец), если же предположить, чисто теоретически, что кто-то из нас не является с головы до пят безупречным, то он — как рано или поздно выяснится — не является Эстерхази.

Поскольку истина, как говорится, в деталях, то давайте представим детали. Марианна, младшая сестра блиставшего при французском дворе Ласло Балинта (графа Валентина Ладислава Эстерхази), старшего брата дедушки дедушки моего низкорослого прадеда и внука генерала Антала, преданно последовавшего в турецкую эмиграцию за князем Ракоци, родилась 9 октября 1741 года. Назвать это несчастьем было бы чересчур. Не было особой беды и в том, что двадцать с небольшим лет спустя некий дядюшка, Жан-Андре Сезар маркиз де Женесту, скорее всего от скуки, затеял с полуосиротевшей родственницей роман, принесший свои плоды.

— Ах, бедняжка, как ей живот распучило! — в отчаянии воскликнула мать впавшей в недомогание Марианны, но дядюшка, человек искушенный, поспешил успокоить ее и тотчас вызвал своего врача, доктора Вальсена, который диагностировал у больной водянку и при полном одобрении патрона предложил сопроводить свою (новую) пациентку на водный курорт (по-венгерски — почти игра слов, причем неприличная, перевести которую затруднительно, но обсценность от этого не меняется), что доставит ей облегчение.

О том, что подразумевалось под облегчением, точных сведений не осталось, но, как бы то ни было, через несколько месяцев Марианна дала жизнь мальчику, которого зарегистрировали в городке Валлерог под именем Жан-Мари Огюст Вальсен; Марианна возвратилась в Ле-Виган к своей матери, которая не могла нарадоваться, что вздутие живота бесследно исчезло.

— Ну что, живот больше не пучит? — спросила она.

— Нет, маман, — невозмутимо ответила та.