Мечтай осторожнее - Александра Поттер

— Неправда, Розмари, ты хорошая, очень хорошая.

И это не просто слова. Я действительно так думаю. Она хорошая. А я столько лет этого не видела.

— Правда? — У нее по носу скатывается слезинка и падает в кофе.

— Одно из двух — либо ты хорошая, либо мы обе стервы. — Я пожимаю плечами, и Розмари улыбается.

— Я никогда не пыталась заменить Джулию.

— Знаю, — киваю я. Почему мы не поговорили давным-давно?

— Это было бы невозможно, да я к этому и не стремилась. Точно так же, как Лайонел не мог бы заменить Лоуренса, моего первого мужа. — Ее голос дрожит, она опускает голову и всхлипывает. — Я не вынесу… нет, я не вынесу, если опять потеряю дорогого мне человека. Я так сильно люблю твоего отца, Хизер.

Крепко обнимаю Розмари — потому что папа хотел бы этого… и потому что я сама этого хочу.

Ночь тянется бесконечно. Розмари все же задремала, а у меня сна ни в одном глазу. Сижу, пью кофе, листаю журналы.

Через несколько часов выхожу размять ноги и подышать свежим воздухом. Снаружи еще тепло, и кругом тишина, какой в Лондоне не бывает. Такая тишина создает впечатление, что весь мир спит и ты единственный бодрствующий человек на планете. На стоянке вижу несколько фигурок — у медсестер перекур. Замедляю шаг. В нынешних обстоятельствах не следует даже думать об этом, но я все равно подхожу к ним.

— Простите, сигареты не будет?

Они умолкают. На лице одной из сестер явное сочувствие. Я давно не смотрелась в зеркало, но, думаю, мое внутреннее состояние в полной мере отразилось на внешности.

— Вообще-то нам не положено, но… — Она протягивает мне ментоловую ультралегкую. — Только не говорите никому.

— Обещаю. — Благодарно улыбнувшись, прикуриваю от ее зажигалки и выхожу туда, где заканчивается стоянка и начинаются поля. Поднимаю глаза к небу. В кромешной тьме молочно-белым светом сияет полная луна. Интересно, смотрит ли сейчас на нее Гейб? Там, в Эдинбурге… Хочется позвонить ему и рассказать обо всем, что случилось с папой.

Но я не могу.

Сердце ноет. Уронив недокуренную сигарету на землю, растираю ее ногой. Гадость.

Не знаю, сколько времени пробыла снаружи — я потеряла счет времени. Но, вернувшись, обнаруживаю, что Розмари по-прежнему дремлет. Скорчилась на трех пластиковых креслах, подложив под голову сумочку. Прикрываю ее жакетом. Сажусь на последнее свободное кресло. Я тоже вымоталась. Приваливаюсь к огнетушителю и думаю про папу, который спит всего в нескольких метрах от нас. Я беззвучно твержу, что он поправится и доживет до ста лет, но убедить себя нелегко. Ведь, как сказал доктор, опасность еще существует…

Розмари слабо стонет во сне, и я поворачиваю голову. Впервые я чувствую, что мы с ней — одна семья. Нас соединяет любовь к Лайонелу. Эта мысль почему-то умиротворяет. Как ни тяжело, как ни горько об этом думать, но если нам и придется с ним попрощаться, по крайней мере, мы с Розмари будем друг друга поддерживать.

Веки наливаются свинцом, я засыпаю.

Пробуждаюсь как от толчка. Где я? Выпрямляюсь на стуле — и кривлюсь, как от удара в солнечное сплетение. Папа!

Розмари еще спит. Пошатываясь, встаю на ноги. Настенные часы показывают начало седьмого утра. Я проспала несколько часов.

В больнице тихо, и, пока я спешу по коридору к реанимационной палате, навстречу никто не попадается. Даже медсестры из приемного покоя куда-то пропали. Остановить меня некому, и я толкаю дверь…

Палата залита тусклым светом. Ритмично попискивают приборы. Какое счастье… Он жив!

А больше мне ничего и не нужно.

На цыпочках приближаюсь к кровати, чтобы его не разбудить, протягиваю руку — и отдергиваю.

Это не папа.

Ноги подкашиваются. Кровать, где раньше лежал отец, занимает молодой мужчина: синяя татуировка в виде птицы на шее, слабое биение пульса, бледная кожа. Замечаю все это за долю секунды, хотя пол уходит у меня из-под ног.

— Девушка, вам сюда нельзя!

Развернувшись, вижу двух медсестер.

— Где папа?! — кричу я. — Что с ним?

В глазах темнеет, я хватаю ртом воздух. Они бросаются ко мне и подхватывают с обеих сторон, пытаются успокоить, но я не слышу ни единого слова. Только жуткий нескончаемый вой у себя в голове. Потому что я поняла…

— Он умер, да? Он умер… умер…

Они выводят меня из палаты, точнее, выносят, как тряпичную куклу.

— Мисс Хэмилтон, я доктор Брэдли… Мисс Хэмилтон, послушайте меня, пожалуйста…

Передо мной возникает фигура в белом халате, но я не могу сфокусироваться. Со всех сторон надвигается тьма, люди и предметы отдаляются…

— Палата реанимации срочно понадобилась для тяжелого пациента, поступившего ночью. Вашего отца перевели в кардиологическое. У него все хорошо. Он очнулся и хочет вас увидеть…

Я проваливаюсь в черноту.

— Ну что, напугал я вас?

Мы с Розмари сидим по обе стороны кровати Лайонела, и каждая держит его за руку.

— Скорее нас напугала Хизер, — с улыбкой поправляет его Розмари, а я краснею. До чего неудобно — вырубилась, можно сказать, прямо у ног мистера Брэдли. Идиотка!

Лайонел, оказывается, не помнит ничего после первого приступа. Он был немало удивлен, обнаружив, что находится в больнице и только что перенес операцию. Другой сюрприз, куда менее мрачный, — перемена в наших с Розмари отношениях.

— Вы посмотрите, две самые прекрасные женщины в моей жизни хлопочут вокруг меня! Надо будет как-нибудь повторить.

— Еще не хватало, — с укором качает головой Розмари. — Я тебе гарантирую, что этого не произойдет. Знаешь почему? Я только что получила сообщение от Эда. Он приезжает сегодня днем и поживет у нас.

— С коллегой из Лос-Анджелеса. Между прочим, диетологом, — добавляю я.

Лайонел слабо морщится.

— Ты слышал, что сказал доктор. Очень важно придерживаться диеты. Никакого сыра, никакого вина…

— Никакой радости, — тянет он.

— Лайонел, я не позволю тебе сделать меня дважды вдовой. — Голос Розмари немного пугает даже меня.

— Чтобы я — да не исполнял указания врача? Боже упаси! — Он вытягивает губы для поцелуя.

— У тебя был инфаркт, тебе нельзя напрягаться.

— Мне нужен поцелуй, милая, а не секс-марафон.

Розмари заливается краской. Я встаю:

— Ладно, голубки, оставлю вас наедине.

Еще недавно эти нежности меня бы взбесили, но сейчас я полна самых теплых чувств. Прижавшись губами к папиной щетинистой щеке, бормочу: