Князь - Александр Мазин

– Воеводу Серегея нам и во дворе ждать не зазорно, – степенно произнес Добрыня (племянник удивленно взглянул на него). – Но коли приглашаешь в дом, мы рады.

И, по-прежнему держа шлем в руке, шагнул к крыльцу.

Владимир, глядя на него, тоже снял шлем, пригладил светлые вихры. Но перед тем, как войти, быстро обернулся и показал медведю язык.

Первой в дом вбежала дочка.

– Мамка! Мамка! А мы… – она осеклась, увидев гостей, тут же опомнилась, вытянулась стрункой: – Здравствуйте!

– Здравствуйте, здравствуйте! – привычно наклонясь, чтобы не задеть шлемом притолоку, в дом вошел Духарев.

Добрыня встал, пихнул племянника, и тот тоже вскочил.

– Здрав будь, воевода! Прости, что незванными…

– Оставь! – Сергей снял шлем, сунул дочке. – Оботри его, Данка, и повесь, где всегда. Рад тебе, сотник! По делу пришел или так, проведать?

– Можно сказать, и по делу… Да ведь тебе, воевода, с дороги перекусить, горло промочить надо. Мы подождем.

– Говори уж! – потребовал Духарев.

– Ну ладно, – согласился Добрыня. – Хочу правду узнать. Знаю, воевода, ты врать не будешь. Слухи ходят: хочет великий князь моего племянника из Киева услать. Вроде бы отец княгини этого требует. Так ли это?

– И да и нет, – сказал Духарев. – Вранье, что дьюла мадьярский может у нашего князя что-то требовать. А правда то, что из Киева княжичу Владимиру придется уехать. Почему так, это, Добрыня, разговор долгий, а я и верно проголодался. Так что подавай, Сладушка, на стол. Поснедаем и поговорим.

– А где ж Устах? – негромко спросила Слада.

– К князю поехал бересту Роговолтову отдать. Может, там, в Детинце, и заночует. А утром – к нам.

Перед трапезой Духарев произнес краткую молитву. Скорее для Слады, чем для Бога. Гости отделили малую толику своим богам. Ели в молчании. Заинтересованный Владимир вертел круглой светловолосой головой, разглядывая убранство горницы. Посмотреть было на что. Свет масляных ламп отражался на множестве драгоценных вещей, добытых хозяином в бою, подаренных друзьями и союзниками, привезенных издалека родичами. Восточные ковры и западные гобелены соседствовали друг с другом и с охотничьими трофеями так же естественно, как длиннорогая голова тура из приднепровских степей – со шкурой белого медведя, промысленного в полночном краю. А две стены из четырех были увешаны оружием, да так плотно, что из-под него почти не было видно коврового ворса…

– … посему придется твоему племяннику уехать, – поймал Владимир окончание фразы и сразу встопорщился.

– Никуда я не поеду! Я – княжич! Никто не вправе мне приказывать!

– Цыть! – прикрикнул на мальчика дядька. – Нишкни, отрок, когда мужи говорят!

Владимир закрыл рот и даже слегка втянул голову в плечи. Княжич-то он княжич, а рука у дядьки Добрыни тяжелая.

Духарев с улыбкой наблюдал за мальчишкой. Ему смутно помнилось, что пацана ждет великое будущее. И имя у него хорошее: Владимир.

– Уехать, – повторил он. – Но не сейчас, весной. Вопрос: кем он поедет? Приживалой или владыкой? Роговолт полоцкий будет против. Белозерский князь – тоже. Но новгородцев можно купить. Я попытаюсь все устроить, хотя это обойдется недешево.

– Не знаю, хватит ли моих гривен… – произнес Добрыня. – Я ведь уже давно не хожу в походы, а земли своей у нас совсем мало.

– Гривен хватит, – сказал Духарев. – Будет мало, я добавлю. Пустое! – отмел он попытку Добрыни запротестовать. – Когда-нибудь сочтемся. К примеру, дашь моему брату право десятилетней беспошлинной торговли на земле княжьего городка. Не о гривнах разговор, Добрыня, о будущем. Что еще тебя смущает?

– Сами новгородцы, – сказал Добрыня. – Скандальный народец. Нету в них верности.

– Это как поставишь, – возразил Духарев. – Привратника моего видел?

– Которого? С клыками или без?

Владимир хихикнул.

– Без. Так вот он – новгородец. Я его у тиуна одного забрал. У тиуна этого шесть стражников было. Пятеро, как моих варягов увидели, сразу наутек пустились, а этот в драку полез.

– И что? – заинтересовался Добрыня.

– Да ничего. Намяли ему бока. Правда, и он моему десятнику губу разбил.

– Варягу?

– Варягу. Так что думай. А надумаешь – дай мне знать.

– Думать тут нечего, воевода, – сказал Добрыня. – Дело делать надо.

– Добро. Делай. А я вот через две седьмицы в Полоцк отправлюсь. Могу твоего княжича взять, если захочет. Что, Владимир, поедешь со мной в Полоцк?

– Я с батькой на полюдье поеду! – задрал княжич курносый полянский нос.

– Этой зимой батька твой на полюдье не поедет, – сказал Духарев. – Не до того ему. Но не хочешь – дело твое.

– Хочу! – быстро сказал княжич. Оглянулся на дядьку: как он, не против?

Добрыня кивнул, одобряя.

– Вот и хорошо, – сказал Духарев. – Поучу тебя бою варяжскому, обоеручному. Хочешь?

– Хочу. Чтобы как батька?

– Это уж как стараться будешь, – сказал Сергей.

– Я буду стараться! – воскликнул парнишка. – Я на мечах…

– Цыть, отрок! – добродушно перебил его Добрыня и встал: – Благодарствую, хозяйка, за угощение! А тебя, воевода, уж и не знаю, как благодарить!

– Живы будем – сочтемся! – сказал Духарев.

– … Хочу, чтоб ты запомнил, Владимир, этим людям – воеводе и его жене – ты жизнью обязан! – внушал Добрыня племяннику, когда, распрощавшись с хозяином, они ехали в Детинец. – Кабы не они, не было б тебя на свете.

– Да слыхал я, слыхал уж, – недовольно бурчал мальчик. – Сколько можно одно и то же толочь, дядька!

– Сколько нужно! – рявкнул Добрыня. – Замолкни и слушай! Внимательно слушай, ежели хочешь князем быть, а не ходить в гриднях у братьев!

– Тю! Да я их обоих запросто! Хоть на мечах, хоть…

Добрыня потянулся и треснул племянника по шлему.

– Помолчи, сказано! О том, что сегодня в доме воеводы слыхал, – никому! Даже батьке! Сболтнешь – не быть тебе князем! А сделаем, как воевода сказал, может, и впрямь славой ты отца превзойдешь, как Сладислава тебе посулила.

Некоторое время дядька и племянник ехали молча, потом Владимир сказал:

– А она красивая, воеводина жена…

– Зачем ты ему помогаешь, Сергей? – спросила Сладислава. – Он же рабичич. Никто его здесь в Киеве не привечает, даже княгиня Ольга. Ярополк и Олег крещены, а этот – маленький язычник…

– В жизни всякое бывает, – сказал Духарев. – Бывает, язычник становится христианином, а бывают христиане хуже язычников. Хочу тебя спросить…

Но спросить он ничего не успел. В горницу, широко улыбаясь, вошел Устах.