Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 - Джордж Уильям Бьюкенен

«Я сказал Керенскому, который заходил ко мне сегодня, как я обеспокоен нападками в прессе, которая продолжает обвинять нас в том, что мы ведем капиталистическую или империалистическую войну. Керенский признал, что некоторые из этих нападок заходят слишком далеко, но заявил при этом, что правительство не может нарушать принципа свободы печати. Крайне левые, сказал он, считают, что германские социал-демократы намерены поднять восстание, и, хотя после недавних заявлений Шейдемана он лично не считает это вероятным, немцы, тем не менее, в любой момент могут обратиться с предложением о заключении мира. Поэтому союзники должны начать обмен мнениями, чтобы быть готовыми выдвинуть свои условия, когда такой момент наступит. Если бы, продолжил он, союзники как-нибудь выказали свою готовность последовать примеру России, отказавшейся от Константинополя, эти нападки сразу же прекратились бы. На мое замечание, что Милюков дал мне ясно понять, что он намерен сохранить Константинополь за Россией, Керенский заметил, что Милюков не обладает решающим голосом в этом вопросе».

«Последние две недели были очень тревожными, поскольку победа правительства над Советом по вопросу о ноте союзным державам была не такой полной, как казалось Милюкову. Пока Совет пользовался эксклюзивным правом распоряжаться войсками, и правительство, по замечанию князя Львова, было „властью без силы“, тогда как Совет рабочих депутатов был силой без власти. При таких условиях военный министр Гучков и командующий Петроградским военным округом Корнилов не могли взять на себя ответственность за поддержание дисциплины в армии. В результате они оба подали в отставку, причем первый заявил, что, если положение не изменится, уже через три недели армия как боевая сила перестанет существовать. Отставка Гучкова ускорила ход событий, и Львов, Керенский и Терещенко пришли к выводу, что, поскольку Совет слишком могущественный фактор, чтобы его разогнать или не обращать на него внимание, единственная возможность покончить с аномальной ситуацией двоевластия – сформировать коалицию. Хотя вначале эта мысль не вызвала сочувствия у Совета, в конце концов удалось прийти к соглашению, что последний будет представлен в правительстве тремя делегатами – Церетели, Черновым и Скобелевым. Милюков был в Ставке, когда разразился кризис, и по возвращении поставлен перед выбором: либо согласиться на пост министра образования, либо покинуть кабинет. После тщетных попыток оставить за собой пост министра иностранных дел он подал в отставку.

Хотя умеренная часть правительства, которой я, естественно, сочувствую, будет ослаблена с уходом Гучкова и Милюков, эта потеря, я думаю, будет компенсирована усилением на других направлениях. Первый был настолько одержим одной идеей – Константинополем, который в глазах социалистов отождествлялся с империалистической политикой старого режима, – что никогда не выражал мнение правительства в целом. Лично я предпочитаю иметь дело с теми, кто пусть даже не во всем с нами согласен, но может говорить как выразитель политики правительства. Гучков же страдает болезнью сердца и едва ли может соответствовать своей должности. Его взгляды на дисциплину в армии очень здравы, но он не в состоянии навязать их своим коллегам. Более того, он не может увлечь за собой массы, поскольку, в отличие от Керенского, не обладает личным обаянием. Новое коалиционное правительство, как я уже телеграфировал, представляет для нас последнюю и почти несбыточную надежду на спасение положения на фронте. Керенский, взявший на себя обязанности одновременно руководителя военного и морского ведомств, не идеальный военный министр, но он надеется, что, отправившись на фронт и страстным обращением там к патриотическому чувству солдат, сможет вдохнуть в армию силы для новой жизни. Он единственный человек, который может это сделать, если это вообще возможно, но его задача будет очень трудной. Сегодня российский солдат не понимает, за что или за кого он сражается. Раньше он был готов положить жизнь за царя, который в его глазах олицетворял Россию, а теперь, когда царя не стало, Россия для него не значит ничего, кроме его родной деревни. Керенский начал с того, что заявил армии, что он намерен восстановить строжайшую дисциплину, настоять на выполнении своих приказов и наказать всех непокорных. Сегодня он обошел казармы, а завтра отправляется на фронт, чтобы подготовить предстоящее наступление. Хорошим началом для Терещенко, сменившего Милюкова на посту министра иностранных дел, стало его тактичное заявление в прессе по деликатному вопросу о наших соглашениях. Он служит связующим звеном между буржуазией и простыми людьми, хотя экстремисты его не любят. Если наш ответ на ноту Милюкова будет опубликован в своей настоящей форме, то он, несомненно, вызовет трения, и Совет попытается заставить Терещенко раскрыть свои карты. Обсудив этот вопрос с Альбером Тома, я пришел к выводу, что мы должны предупредить любые выступления такого рода, сделав некие примирительные, но ни к чему не обязывающие заявления по этому вопросу. Мы должны считаться с фактом, что социализм стал в наше время господствующим течением и, если мы хотим заручиться его поддержкой в пользу войны до победного конца, мы должны постараться завоевать симпатии социалистов. Новых социалистических министров, естественно, поставят в известность о содержании российских секретных соглашений, и, если русским солдатам скажут, что они должны сражаться, пока цели этих соглашений не будут достигнуты, они потребуют заключения сепаратного мира. Поэтому я бы предложил присоединить к нашему ответу параграф, в котором бы пояснялось, что наши соглашения по Малой Азии направлены на то, чтобы преградить путь германскому проникновению в эту область. Однако если эта цель может быть достигнута другими средствами, то мы готовы пересмотреть этот вопрос сразу же, как только представится благоприятный момент для обмена мнениями об окончательных условиях мирного договора.

Князь Львов болен, но как только он сможет меня принять, я предлагаю обратить его внимание на унизительное обращение, которому императрица Мария была подвергнута в Крыму. Из записки, которую ее величество передала мне через швейцарца, учившего детей великой княгини Ксении, следует, что около десяти дней тому назад два румынских военных корабля с командой из русских моряков прибыли в Ялту около трех часов ночи. Зайдя в несколько домов и устроив там обыски, матросы отправились на виллу великой княгини Ксении, где проживает императрица, между пятью и шестью часами утра. Они вошли в спальню ее величества и приказали ей встать с постели. Они не разрешили ей послать за горничной, заявив, что женщина, которую они привели с собой, чтобы обыскать ее, поможет ей одеться. Когда императрица надела халат, они подвергли обыску ее постель и матрасы, а она в это время сидела на стуле. Они обыскали весь дом, забрав с собой ее частную переписку, а также Евангелие. С великой княгиней и ее детьми обошлись точно так же и, кроме того, украли несколько колец и столовое серебро. Они также обыскали виллу великого князя Николая Николаевича. Я до сих пор так и не смог узнать, был ли кто-нибудь уполномочен проводить эти обыски, или моряки, которым внушили, что на одной из этих вилл есть беспроводной телеграф и будто там прячут оружие для контрреволюции, решили взять это дело в свои руки».