Поход Наполеона в Россию - Арман Луи Коленкур

Все эти соображения брали верх над сообщениями пленных и даже над собственным желанием императора схватиться, наконец, с неприятелем и путём победы в ожесточённом сражении (а в победе он не сомневался) обеспечить себе спокойствие, необходимое для нашего отступления.

— При том расстоянии, которое отделяет Жюно от арьергарда, — говорил император, — нет возможности оказывать друг другу действительную помощь. Остановиться и поджидать друг друга, когда нечего есть, это значило бы поставить всё под угрозу, или, вернее, всё погубить, потому что таким путём нельзя было бы добиться желательного результата. Как могли бы мы кормить корпуса, если они перестанут двигаться? Мы стоим здесь 24 часа, и уже все умирают от голода. Если я двинусь на русских, они уйдут; я потерял бы время, а они выиграли бы пространство.

Несмотря на эти рассуждения, гвардии был дан приказ двигаться обратно по Смоленской дороге. Было организовано несколько хороший батарей, и были приняты все меры для того, чтобы 17‑го дать сражение. Император решил схватиться с неприятелем, и, хотя в его распоряжении было меньше 25 тысяч человек, он был полон веры в своих старых усачей, которых всё время берег именно на случай такого отчаянного дела. Он не сомневался в успехе и верил в своё счастье, как в те дни, когда ему действительно везло.

Однако 17‑го император вернулся к своему первоначальному плану и направил герцога д'Абрантес и вице–короля на Ляды, а сам рассчитывал выручить своих маршалов собственными демонстрациями. Он как–то сказал князю Невшательскому и мне, что решил продолжать отступление всей армии, в том числе и гвардии, если неприятель не будет защищать своих позиций на Смоленской дороге; эта цель была теперь достигнута, так как Милорадович отступил. После этого император, не сомневаясь, что его повторные приказы дошли до князя Экмюльского и герцога Эльхингенского и они присоединятся к нам сегодня вечером или ночью, приказал старой гвардии следовать за корпусами, направляющимися на Ляды. Герцогу Тревизскому было поручено с голландцами и молодой гвардией удерживать позиции в Красном до ночи; во второй половине дня к нему присоединились войска князя Экмюльского. Князь, получив в своё время приказания императора, переслал их герцогу Эльхингенскому и 16 ноября расположился бивуаками за Корытней, но, понимая, что весьма важно ускорить передвижение, он задержался на бивуаках лишь несколько часов и предупредил об этом герцога Эльхингенского.

В Красном император бросил вызов судьбе, но русские слишком мало воспользовались своими преимуществами. Тем временем герцог Эльхингенский, командовавший арьергардом, которому приходилось сражаться каждый день, имел 13 ноября довольно жаркую схватку с неприятелем и прибыл в Смоленск только 15‑го. По его словам, город был разграблен войсками 1‑го корпуса, а по словам князя Экмюльского, — отставшими. Так или иначе, войска 3‑го корпуса, которые должны были найти в Смоленске хлеб, нашли там только беспорядок, почти пустые склады, разбросанные на улицах продукты, отставших, которые переполняли город и заканчивали его разграбление; не было никакой администрации и никаких приготовлений, чтобы накормить корпус; никто не пожелал остаться в Смоленске. Все чины администрации бежали оттуда вместе со ставкой и даже оставили в городе 5 – 6 тысяч больных и раненых.

Герцогу Эльхингенскому, которому было поручено уничтожить оставленную в Смоленске артиллерию и взорвать городские стены, пришлось заняться также обеспечением продовольствия для своего корпуса на время перехода от Смоленска до Орши. При том положении, в котором находился герцог, эту первостепенную задачу, заставившую его продлить своё пребывание в Смоленске, нельзя было приносить в жертву каким бы то ни было другим соображениям. Надо вспомнить, что войскам арьергарда приходилось сражаться на каждом шагу, а в то же время они не могли надеяться раздобыть что–нибудь в тех местах, через которые они проходили, так как они везде проходили последними. К тому же арьергард шёл по следам пожаров и разрушений, которыми был отмечен всюду путь солдат, отбившихся от своих частей. Таково было положение герцога Эльхингенского, когда он получил ряд приказаний от императора, а к вечеру — письмо князя Экмюльского, который сообщал ему о последних событиях и предупреждал, что, не желая подвергать риску свои войска и дать противнику возможность подтянуть подкрепления, он двинется ускоренным темпом; князь предлагал ему поступить таким же образом, по герцог Эльхингенский мог выйти из Смоленска только ночью (с 16 на 17 ноября). Ему приходилось выбирать между весьма реальной опасностью дождаться того, что его солдаты будут разбегаться, когда им придётся умирать от голода, и опасностью сражения с превосходными силами неприятеля; он выбрал решение соответствовавшее его отваге и испытанному мужеству его войск.

— Все казаки и все русские в мире, — воскликнул он, получив сообщение князя Экмюльского, — не помешают мне соединиться с армией!

Он сдержал своё слово и доказал, что его отвага в состоянии сделать невозможное.

Я излагал уже все те соображения, которые заставили императора выступить в путь, и говорил о принятых им мерах. По его мнению, заставив неприятеля отдалиться от дороги, он сделал всё, что мог сделать полководец в таком затруднительном положении. По–прежнему убеждённый, что Кутузов старается скрыть от него какие–то манёвры и что задача спасения всей армии властно повелевает ему торопиться, император нагнал гвардию и свой штаб в Лядах. По дороге он узнал от отставших, занятых добыванием продовольствия, что русские собрали много пехоты и кавалерии в Добром. Один крестьянин, которого ночью привели к нему, утверждал даже, что вчера много войск прошло в Романове; это подтверждало предположения императора о намерении Кутузова опередить его.

В 4 часа утра император прислал за мной. Повторив снова то, что он говорил нам в предыдущие вечера, и перечислив соображения, которые легли в основу его решения, император выразил сожаление о том, что не приказал корпусам выступать из Смоленска с промежутками не больше чем в 24 часа, а также о том, что не направил ещё раньше Жюно и часть гвардии для прикрытия Орши. Он заявил затем, что намерен ускорить своё передвижение.

— Мне могут устроить здесь какие–нибудь каверзы, — сказал он.

Корпусам, которые оставались на позициях, чтобы прикрывать Красное, было приказано выждать прибытия колонны князя Экмюльского в расчёте на то, что князь согласно последним распоряжениям штаба будет двигаться не иначе, как сохраняя связь с герцогом Эльхингенским.

Связь с корпусами, то есть передача приказаний и донесений, сделалась почти невозможной или осуществлялась так медленно, что приказы и донесения редко получались вовремя. Офицеры генерального штаба, по большей части лишившиеся своих лошадей, передвигались пешком, а те, у которых сохранились лошади, прибывали на место ничуть не быстрее, так как не могли заставить своих лошадей передвигаться по льду. Морозы усилились, и дорога стала ещё более трудной, чем раньше. Местность сделалась ещё более холмистой, и спускаться по склонам было невозможно. Легко представить себе, какие трудности приходилось преодолевать артиллерии и обозам и как много лошадей потеряла артиллерия при этом переходе! Под Лядами пришлось спускаться но такому крутому склону, а его оледеневшая поверхность была так отполирована телами многочисленных людей и лошадей, которые просто скатывались вниз, что мы вынуждены были поступить, как и все, то есть сесть на лёд и скользить на собственном заду. Император должен был поступить таким же образом, так как тысячи рук, которые протягивались ему на помощь, не представляли собою какой–либо прочной опоры. Пусть же представят себе, каково было положение солдат с их ранцами и ружьями, положение людей, которые сопровождали артиллерию и обозы, и, наконец, положение всадника, который подвергался риску быть раздавленным своей лошадью, так как благодаря своей тяжести она катилась вниз быстрее, чем он.