Любовный недуг - Анхелес Мастретта

Эмилия вернулась в Мексику полная сил. Она никому ничего не объясняла. Никто и не спрашивал. А тем более Савальса.

– Хочешь иметь ребенка? – спросил он в ночь возвращения их любви.

– Я была с Даниэлем, – ответила она.

– Я знаю, – сказал Савальса.

И больше они ни о чем не говорили.

Антонио Савальса знал это всегда. Из этого знания и была соткана тонкая нить их с Эмилией Саури сообщничества. Он не был похож на других мужчин и достоин любви, как никто другой, потому что, как никто другой, был способен оценить богатство души человека, которому хватает сил на две любви одновременно.

Война закончилась. Диего Саури радовался этому очень осторожно, как человек, не надеявшийся на то, что мир изменится, чтобы попытаться жить в мире. Хосефа убедила его, что это правильный путь, что нужно просто идти по нему день за днем подобно тому, как поют птицы после бури.

– Давай поедем к твоему морю, – попросила она его как-то вечером.

Через два дня они отправились в путешествие. С тех пор Хосефа представляла себе рай только таким же синим, как Карибское море.

– Здесь нам нужно остаться доживать свой век, – сказала она с неисправимым романтизмом.

– Я бы стал скучать по вулканам, – ответил Диего.

У них было три внука, они жили, чтобы видеть, как они растут под неутомимым крылом их дочери.

Упрямая, как дождь, Милагрос возила их к пирамидам, морю, на кладбища, в царство небесных светил и царство неожиданностей. По воскресеньям они обедали в комнате с видом на серебристые струи воды, падающей с плотины, в домике, построенном Риваденейрой, чтобы играть в шахматы и кататься на яхте.

Никто так и не узнал, сколько раз приезжал Даниэль. Дом, оставленный Милагрос для их встреч на площади Пласуэла-де-ла-Пахарита, был тайным пристанищем, где он и Эмилия заключали перемирия в своей бесконечной войне. Там они встречались то вечером, то днем, там усмиряли свою бурю, свои неразрешимые проблемы, свое согласие, свои воспоминания.

Однажды, пленники Его Величества Случая, они встретились на кладбище Сан-Фернандо. Совсем другая Эмилия шла к нему навстречу, беременная и насмешливая, со своим неизменным видом настороженной птицы.

– Ты похожа на матрешку, – сказал Даниэль. – Может, если открыть тебя, внутри будет другая, а потом еще и еще?

Сколько же Эмилий шло по жизни так, словно им не терпелось прожить ее залпом? Даниэль был уверен, что ему никогда не узнать всех. Некоторых он даже предпочитал не воображать себе.

– Этот сын – мой? – спросил он.

– Здесь все дети доктора Савальсы.

Сколько же Эмилий? Та Эмилия, что каждое утро просыпается в одной и той же постели рядом с человеком, который понимает ее лучше, чем он сам, та Эмилия, что погружается в больничный кошмар так же просто, как пьет молоко, та, что с раннего утра с головой уходит в размышления о мозге и его загадочных ответах, та Эмилия, что освящает своим присутствием повседневную жизнь других.

– Октавио – мой сын?

– Я тебе уже говорила: все дети Савальсы.

– Но Октавио любит музыку.

– Все трое любят музыку.

Все эти Эмилии крали у него его Эмилию. Ту, которая светилась только для него, ту, которая всегда и без устали смело шагала по неуловимой вселенной его сердца.

– Выходи за меня замуж.

– Я уже вышла за тебя.

– Но ты изменяешь мне с доктором.

– Ты ничего не понимаешь.

– Я понимаю только, что ты изменяешь мне с доктором.

Сколько же Эмилий? Жена Савальсы, мать своих детей, девочка с камнем под подушкой, та, что на дереве, та, что в поезде, доктор, аптекарь, путешественница, его Эмилия. Сколько же Эмилий? Тысяча и ни одной, тысяча – и только его.

В 1963 году ключ от дома Милагрос был все тот же. Даниэль снова пользовался им и носил на шее. Солнце садилось за гостеприимные и непредсказуемые вулканы, когда Эмилия вошла в гостиную, полная тех же желаний, что и раньше, несмотря на кучу прожитых с ними лет.

Даниэль сидел перед открытым балконом и смотрел на улицу.

– Девочка, которая привезла тебя сюда, – это моя выучка?

– Ты же знаешь, – ответила Эмилия. – Здесь все дети и внуки доктора Савальсы.

– Но она отбрасывает волосы со лба точно, как я, – сказал Даниэль.

– Во сколько ты пришел? – спросила Эмилия, целуя его в губы так же, как тогда, когда они были еще упругими. И что-то, как всегда, екнуло у нее в груди.

– Я никогда и не уходил, – сказал Даниэль, гладя ее голову, пахнущую тайной.