Интриги дядюшки Йивентрия - Максим Ельцов

– Пошли, герой, мне пора готовиться к выступлению, – ответила она.

Сьомирина встала и пошла под разочарованные вопли толпы к столу защиты. Йозефик опустил револьвер и несколько раз попытался засунуть его в кобуру. С уткнутым в небо кровящим носом у него это сделать не получилось. Кроме того, он потерялся в пространстве и не был уверен, в какую сторону ему идти. Сьомирина села на свое место и опустила руки под стол. Раздался треск рвущейся дерюги.

– Иди на голос, Тонхлейн, – насмешливо, но беззлобно позвала Сьомирина. – Я тут развернула пункт полевой хирургии.

– Вы заба забота, гозбозжа Бохлада!

– Не туда, а сюда. Сюда. Сюда. Сюда-сюда-сюда… Молодец.

– Эдо унизидельно.

Сьомирина довольно ухмыльнулась.

– Это моя маленькая месть, и теперь я себя чувствую намного лучше.

– Я же вам нинего плогого не зделал, – особенно оскорбленно прогнусавил Йозефик. – Зачем вы дак?

– Не беспокойтесь, дело не в вас лично, – проплыл подле виртонхлейновского уха теплый голосок. – Все так надоело, и вы были последней каплей, Тонхлейн.

– Виг Донхлейн-н-н. – Он оседлал коня всех обиженных и оскорбленных, чьего прощения кто-либо из жалости или презрения решил походя добиться, но тут же был выбит из седла.

– Плевать, не цепляйтесь к словам. Не ваше это дело – к словам цепляться. Нет, ваше, но только мои слова в покое оставьте, и вообще… – Сьомирина двумя точными движениями заткнула кровавые пробоины в лице Йозефика двумя жесткими катышками, настойчиво хранящими аромат прохладной картошки. В носу буйно защекотало. – Вы же мужчина! Чисто теоретически…

Девушка отвела Йозефика к столу и усадила в кресло. Несколько мгновений он видел ее встревоженное, но насмешливое лицо на фоне неподвижного неба, а потом оно скрылось где-то за горизонтом его собственной щеки.

– Сторона обвинения выступила. Сторона обвинения выслушана. Обвинение закончено, – бесцветным голосом оповестил всех судья Амех. Выступление борцов смешанных половых групп на песке зала суда ничуть не расшевелило это странное, с позволения сказать, человекоподобное создание. – Сторона оправдания, извольте.

Йозефик почувствовал легкое колебание воздуха рядом с собой. Сьомирина вставала медленно и уж слишком неуверенно. Спустя самые тягомотные мгновения в жизни он увидел мелко дрожащую соломинку в ослепительных солнечных лучах. Соломинка выдавала испуг своей владелицы и, если честно, свой тоже скрыть была не способна. В неподвижном воздухе сгущалась вызывающая озноб атмосфера страха. Во рту Йозефика появился вкус медной пуговицы.

«Боги, боги, эта девчонка боится, – подумал Йозефик и поморщился от давящей боли в висках. – Она ведь и правда девчонка. Соплюха совсем, а ее сейчас того… Забьют палкой и сожгут полумертвой. И я не знаю, что делать. Если она запорет свое выступление, то мне уже не отплеваться будет – закидают вошками. Ну, ты же не трусиха, да?»

Из-под стола послышался шелест песка. Сьомирина неуверенно переминалась с ноги на ногу. Может, даже теребила в руках платочек и алела щеками, как яблочка бочок. Стало слышно ее прерывистое дыхание – к полумерам госпожа Похлада была непривычна и проявляла неуверенность по всем фронтам. Йозефик без особых проблем припомнил (еще бы, ведь это произошло меньше пяти минут назад), на какие решительные действия была способна его подзащитная, и, просветлев лицом в сторону бездонных небес[13], шлепнул рукой в область как раз посередине между страдающей тремором соломинкой и шелестящим песком. Звук был что надо.

– Бде бользе взего бонравилось, гаг он бро горалловые губки завернул.

Сначала Йозефику показалось, что его подвиг даже эхом отозвался, но постепенно разгорающийся нестерпимый жар на щеке говорил в пользу замечательной реакции Сьомирины. Догадку подтвердили взбешенный шепот и легкое поскрипывание зубов.

– Да ты что же это делаешь? Что творишь? Вконец вы все тут озверели! С ними, значит, да? Ну, ничего, свидимся-свидимся, красавчик. Я тебя отлично запомнила и найду под землей, под водой и подшофе…

– Оправдание, извольте! – нетерпеливо пристукнул молотком судья Амех.

Сьомирина зашагала к центру площадки быстро и уверенно. Таким шагом когда-то распространялась чума по городам: бесшумно и неотвратимо. Лицо девушки было по-особенному напряжено. Все ее черты проступали ярче и отчетливее. Нет, не мышцы бугрились, как на порождении гормонального дисбаланса, а именно черты. Тени и блики повыползали из своих замаскированных ангаров и развалились по ее лицу, бесстыдно поигрывая его очевидными достоинствами. Йозефик всего этого не видел, но ему хватило и звука бесшумных шагов, чтобы самодовольно улыбнуться. Он чуть-чуть расслабился и приложил к щеке графин. Вода в нем была отвратительно-комнатной температуры, и действие облегчения не принесло.

В толпе раздался удивленный гул, который тут же сменила пораженная тишина. Йозефику стало так любопытно, что он перестал изображать раненого и посмотрел на арену суда. После этого он уже не мог отвести взгляд до конца выступления Сьомирины. Это было чем-то таким, что принято называть волшебным или магическим.

Сьомирина изящно опустилась на песок. Несколькими пасами она разровняла перед собой небольшую площадку и тонкой струйкой сыпала на нее песок из своих кулачков. Не колеблемый ветром, песок постепенно наполнял воздух над расчищенным местом. Постепенно сформировалось кристаллическое облачко, которое играло озорными бликами. Тогда Сьомирина начала свой рассказ. Она произносила слова нараспев, и, повинуясь им, облачко принимало форму этих слов. При этом она смотрела поверх лепестков зала куда-то вдаль, и ее глаза мечтательно светились. Соломинка в ее волосах, однако, не поддавалась чарам и упрямо торчала чужеродным элементом из макушки девушки. Вместе с картофельным рубищем она делала Сьомирину похожей на вольную птицу, прибитую к земле бессердечными злодеями.

– Бамли, милый Бамли, город золотых дубовых стен, ароматов сирени и нежного солнышка. Древние, как мир, дома, что уже пустили корни и прикрылись пушистым мхом. Их окна открываются навстречу всем ветрам. Теплый ветер Сльот ласково поет с пшеничных полей и покатых холмов Полесья. Мудрый ветер с величественных Шанол по имени Стьоньм, что делает зиму сказкой. Суровый уставший моряк, что прилетает к родному дому через широкие равнины на заходе солнца и зовется Сьомом. Дыхание величественного севера, что несет студеные ароматы из далеких земель и шепчет свое имя – Сьольх. Рокот Рьомна, посвист Льихьо, храп его ленивого друга Пьома, детские забавы Вьоси и ее смешливой сестры Вьонки…

Песочное облако бурлило и пенилось сначала хаотично, как забытое на огне молоко. Постепенно, с каждым пропетым словом, бурление приобретало форму и подчинялось порядку. Множество потоков песчинок, подчиняясь голосу Сьомирины, сплетались в вычурный узор, в котором будто выплывали из глубин образы, возникшие в сознании людей еще во времена первых костров. Седобородый старец с глубокими морщинами, несомненно, был Стьоньмом. Улыбчивый круглолицый мальчишка каждому представился Сльотом. Мужчина с упрямым лицом и густыми бровями не мог быть никем иным, а только Сьомом. Женщина, немолодая, но не растерявшая ни капли своей строгой красоты, кивала каждому, кто узнавал в ней Сьольх. Многие вились вокруг них игриво и задорно, как Вьоси и Вьонка – стройные девушки с тугими косами; сердито топтался на месте тучный старик Рьомн, и быстро носился Льихьо вокруг почти неподвижного, играющего ноздрями Пьоха, мелькая своими босыми пятками. Странным образом всем стало понятно, кто есть кто, несмотря на то что Сьомирина не тыкала пальцами и ничего не объясняла. Потоки ветров набирали силу и втягивали все больше песка в свои игры. Вскоре песчаная картина разрослась до размеров всей арены суда. Огромные массы песка кружились в воздухе, но не издавали ни звука. Они сами будто старались не шуметь, чтобы не заглушать голоса своей госпожи.