В тихом омуте - Виктория Платова

Я попыталась поставить себя на место Туманова: ему звонитстарый дружбан по институту, пристроенный на работу по протекции, и требуетвстречи. Даже если обколовшийся Нимотси требовал от него денег – на встречуможно было бы съездить в любом случае, это совершенно естественный поступок.Володька назначает встречу, но вместо этого Нимотси убивают. Из этого следует,что рыло у Туманова в пухе и рыло это кто-то кормит и держит в строгости.

Да, Туманов – это единственный и самый реальный вариант.

Все остальное решалось просто – зная Володькину слабость ккрасивым женщинам (а с некоторых пор я легко стала причислять себя к красивымженщинам), нужно сыграть на этом, влезть к нему в постель, если уж сильно неповезет; а там будет видно…

На этом я и остановилась.

А поезд мчался сквозь ночь, не останавливаясь. Уже давнопроехали Бологое, теперь Москва приближалась с каждой минутой, и я не знала, какойона будет для меня – будет, будет, будет…

Я так и заснула под стук колес, с деньгами и документами настолике.

А утром вышла в коридор, поздоровалась с помятымисоседями-комсомольцами, лениво выслушала обычную порцию комплиментов ивернулась к себе в купе за рюкзаком.

Еще несколько минут – и поезд чихнет на Ленинградскомвокзале под нестареющее “Прощание славянки”. Сидя в купе и закрыв глаза, ясобирала силы – они мне понадобятся.

Наконец поезд остановился на перроне.

Это была Москва.

…Это была Москва с ее грязной разноплеменной площадью трехвокзалов, и все было как и всегда: сомнительные хачапури, сомнительное пиво,сомнительная видеотехника в киосках. Даже вездесущие цыгане выгляделисомнительно. Настоящими были только бомжи и их хрипловато-кокетливые спутницы,которых Иван в бытность своей жизни называл не иначе как “подружки на курьихножках”.

И настоящей была я.

Это единственное, что я знала точно: настоящая – я. Алена,Фарик, Сирии, Влас, ужин с Греком под двуличный саксофон – весь этотстилизованный питерский кошмар отодвинулся на задний план, теперь он былотделен от меня восемью часами железнодорожных путей, заслонен стеной дождяизменчивой памяти – сработал инстинкт самосохранения. Иначе и быть не могло,моя бедная стриженая голова еще не готова была хранить в себе этот груз.

Я смешалась с утренней толпой, которая внесла меня в метро,не глядя, накупила ворох московских газет и, проехав одну остановку по кольцу,вышла на проспекте Мира. Проспект был задавлен вечными пробками, я тихонькопозлорадствовала над беднягами, сидящими в крутых иномарках, и без труда нашланужный дом.

Сталинский ампир, эпоха архитектурных излишеств, ну конечно,Грека бы оскорбила панельная халупа для сотрудников.

Я поднялась на шестой этаж, сунула ключ в замочную скважинуи оказалась дома.

– Эй! – заорала я, как только дверь за мнойзахлопнулась. – Эй! Есть здесь кто-нибудь?!

Никого не было.

Мой голос прокатился по пустынным комнатам, он первый увиделбудущее жилище; теперь с ним предстояло познакомиться и мне самой.

Ничего себе! Да здравствует фирма, которая так искреннезаботится о своих сотрудниках!

Квартира представляла собой запыленное кладбище бытовойтехники; здесь было все: компьютер, мирно прикорнувший на столе у окна вбольшой комнате; видеодвойка, музыкальный центр. В маленьком баре стоялибутылки, выдающие самые фантастические вкусы временных постояльцев: водка,виски, джин, ополовиненное мартини, нарзан для язвенников предпенсионноговозраста и даже дорогой французский коньяк.

Необжитость комнат была обманчива – то и дело я натыкаласьна следы человеческого пребывания: забытую в спальне пачку презервативов,окурок окаменевшей сигары в тяжелой малахитовой пепельнице, закатившуюся заножку стола запонку, похожий на хвост селедки галстук – все эти форпостыкомандированных холостяков.

Я переместилась на кухню, чтобы обнаружить здесь кухонныйкомбайн, микроволновку, стиральную машину и кондиционер, встроенный в форточку.Впрочем, это были ненужные предосторожности – окна квартиры выходили не назагаженный, загазованный проспект, а в тихий подмерзший дворик, обезображенныйтолько детской площадкой в стиле а-ля рюс: наспех срубленные избенки,символизирующие горки, и несколько персонажей русского фольклора –Царевна-лягушка с обломанной стрелой и маньяческого вида Иван-дурак.

"Видишь, как полезно иногда стукануть на ближнего, –похвалил меня Иван. – Сразу же продвинутое гнездышко выдают. И недалеко отцентра”.

"Делай так всегда, – присоединился к Ивану Нимотси. –Глядишь, и на виллу в пригороде Лос-Анджелеса насобираешь!"

Я открыла шкафы на кухне – никакой еды не было, только вдальнем углу лежала пачка инструкций ко всей этой мертвой технике. Я слишкомотвыкла быть одна и поэтому включила все сразу – музыкальный центр, телевизор,холодильник и кондиционер.

Мне нравилась эта удобная безликая унифицированная квартира:здесь можно со вкусом пожить, запастись едой и кассетами из ближайшеговидсопроката – и отключиться, хотя бы на пару дней.

"Шалишь, пары дней у тебя нет, но вот сегодняшний –вполне”.

Так я и поступила. Спустилась в ближайший гастроном,по-мужски бестолково накупила порционной расфасованной еды и полдня проваляласьна диване, лениво почитывая московскую прессу. Как ни странно, прочитанное меняуспокоило: мой случай, казавшийся апокалиптическим мне самой, оказался лишьдосадным пресным эпизодом в ряду других преступлений, от которых стыла кровь вжилах, – расчлененка, побоище в ночном клубе, похищение детей, отрубленнаяголова, весело улыбающаяся дворникам из мусорного бака, труженики невидимогофронта заказных убийств, расстрел крупного предпринимателя и его ни в чем неповинного тойтерьера… Газеты писали обо всем, что хоть как-то могло развлечьпресыщенного обывателя и погрозить пальцем голодному бюджетному пролетарию: всетвои проблемы – это полная фигня по сравнению с концом света, который маячит утебя за окном…

– “Именно! Не переворачивай страницу, дочитаю, – вылезИван. – Не вовремя я умер, точно! Страна не дождалась Вильяма своегоШекспира…"

"Заткнулся бы, Вильям наш Шекспир, – огрызнулсяНимотси. – Лучше бы у жертв спросили, каково им… Очень неприятно, чтобы несказать больше!"

Очень неприятно, чтобы не сказать больше… Я вдруг подумала отом, что должен был чувствовать Нимотси, что должна была чувствовать Венька,когда смерть накрыла их своим неотвратимым, засиженным блохами крылом…

Ты должна знать. Ты должна знать. Ведь у тебя есть кассета,где это запечатлено документально. Кассета твоего друга Нимотси, которую тыбоишься посмотреть уже полгода. Но тебе придется это сделать – придется, как быты этого ни хотела. Придется – хотя бы для того, чтобы знать, что за карты утебя на руках. Кассета и записи могут быть тузами, а могут – случайнозатесавшимися в колоду двойками. Но знать расклад ты должна обязательно.