Снег - Орхан Памук

Впоследствии в записках, которые Ка будет вести, он свяжет это стихотворение скорее не с печалью жизни в забытом городе, вне истории, а с началом некоторых голливудских фильмов, которые он видел в детстве и начало которых ему каждый раз очень нравилось. Когда кончались титры, камера вначале показывала медленно вращающийся земной шар, медленно приближалась к нему, а потом показывалась какая-то страна, и в собственном фильме, который Ка снимал с самого детства в своих мечтах, это страна, конечно же, была Турцией; в это время показывалась синева Мраморного моря, появлялось Черное море и Босфор, а когда камера приближалась еще больше, появлялся Стамбул, Нишанташы, где Ка провел детство, дорожная полиция на проспекте Тешвикие, улица Поэта Нигяр, крыши и деревья (как здорово видеть их сверху!), а потом развешенное белье, реклама консервов фирмы "ймек, ржавые водосточные трубы, глухие боковые стены, покрытые мазутом, и медленно появлялось окно Ка. Камера, смотревшая через окно в комнату, продвигалась по комнатам, полным книг, вещей, пыли и ковров, а затем показывала Ка, который сидел за столом перед другим окном и писал статью, камера переходила на кончик ручки, которая дописывала на бумаге, лежавшей перед ним, последние буквы, и можно было прочесть: МОЙ АДРЕС, ПО КОТОРОМУ Я ВОШЕЛ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ ПОЭЗИИ: ПОЭТ Ка, УЛ. ПОЭТА НИГЯР, 16/8, НИШАНТАШЫ, СТАМБУЛ, ТУРЦИЯ. Внимательные читатели, конечно же, предположат, что этот адрес, который, как я считал, был заключен и в стихотворении, будет находится где-то в снежинке на оси логики, наверху, там, где действуют законы воображаемого притяжения.

В конце своего рассказа Фазыл поведал и свое настоящее горе: сейчас он ужасно беспокоился из-за того, что сказал, что покончит с собой, если Кадифе снимет платок. "Я беспокоюсь не только из-за того, что совершить самоубийство означает, что человек потерял веру в Аллаха, но и из-за того, что это не то, во что я верю. Почему я сказал о том, во что не верю?" После того как Фазыл сказал Кадифе, что убьет себя, если она снимет платок, он проговорил: "Прости, Господи!", но когда в дверях встретился с ней взглядом, задрожал перед ней как осиновый лист.

— Может, Кадифе подумала о том, что я в нее влюблен? — спросил он у Ка.

— А ты влюблен в Кадифе?

— Ты же знаешь, я был влюблен в покойную Теслиме, а мой покойный друг — в Кадифе. Я стесняюсь влюбляться в ту же девушку, когда еще и дня не прошло после его смерти. И знаю, что это — единственный предлог. И это меня пугает. Расскажи мне, откуда ты знаешь, что Неджип умер?

— Я держал его за плечи и целовал его мертвым, в лоб ему попала пуля.

— Возможно, душа Неджипа живет во мне, — сказал Фазыл. — Послушай: вчера вечером я и театром не интересовался, и телевизор не смотрел. Я рано лег спать и уснул. И во сне понял, что с Неджипом случилось что-то ужасное. Когда солдаты напали на наше общежитие, у меня не осталось никаких сомнений. А когда я увидел тебя в библиотеке, я уже знал, что Неджип умер, потому что его душа вошла в мое тело. Это произошло рано утром. Солдаты, опустошавшие общежитие, ко мне не притронулись, а я провел ночь на Рыночной Дороге, в доме армейского друга моего отца из Bapто. Через шесть часов после того, как убили Неджипа, рано утром, я почувствовал его у себя внутри. Лежа в кровати, в гостях, где я ночевал, я сразу почувствовал, что у меня закружилась голова, а затем я ощутил сладостную обогащенность, какую-то глубину; мой друг был рядом со мной, у меня в душе. Как говорили старые книги, душа покидает тело через шесть часов после смерти. По словам философа Суюти, душа в этот момент очень подвижна, как ртуть, и ей нужно ждать до Судного дня в Берзахе. Но душа Неджипа вошла в мое тело. Я в этом уверен. И я боюсь, потому что такого места нет в Коране. Но иначе я не мог бы так быстро влюбиться в Кадифе. И даже мысль о том, чтобы из-за нее покончить собой, — не моя. По-твоему, может быть так, что во мне живет душа Неджипа?

— Если ты в это веришь, — осторожно сказал Ка.

— Я говорю это только тебе. Неджип рассказывал тебе тайны, о которых не говорил никому. Я умоляю, скажи мне правду: Неджип мне никогда не говорил, что в нем зарождаются атеистические сомнения. Но тебе он мог рассказать об этом. Тебе Неджип никогда не говорил, что сомневается (помилуй, Аллах!) в существовании Аллаха?

— Он поведал не о том сомнении, о котором говоришь ты, а о кое-чем другом. Неджип сказал, что когда человек представляет себе смерть своих родителей, и начинает плакать, и от этой грусти получает удовольствие, и, подобно этому, он сам волей-неволей думал о том, что Аллаха, которого он очень любил, не существует.

— Сейчас и со мной происходит то же самое, — выпалил Фазыл. — И у меня нет никакого сомнения в том, что это сомнение посеяла во мне душа Неджипа.

— Но это сомнение не означает атеизм.

— Но теперь я признаю правоту девушек, совершивших самоубийство, — с грустью сказал Фазыл. — Я только что сказал, что мог бы сам совершить самоубийство. Я не хочу называть покойного Неджипа атеистом. Но сейчас я слышу в себе некий атеистический голос и очень этого боюсь. Какой вы, я не знаю, но вы были в Европе и вы, конечно же, познакомились со всеми этими образованными, пьющими и употребляющими наркотики людьми. Пожалуйста, расскажите, что чувствует атеист?

— Такого, чтобы человек постоянно хотел совершить самоубийство, не бывает.

— Не постоянно, но иногда мне хочется себя убить.

— Почему?

— Потому что я все время думаю о Кадифе и в голове у меня больше ничего нет! Она постоянно у меня перед глазами. Когда я занимаюсь уроками, когда смотрю телевизор, когда жду, чтобы наступил вечер, в самом нейтральном месте, все напоминает мне Кадифе, и мне очень больно. Я чувствовал это и до смерти Неджипа. На самом деле я всегда любил не Теслиме, а Кадифе. Но я похоронил в себе все, потому что это была любовь моего друга. Эту любовь заронил во мне Неджип, все время говоря о Кадифе. Когда солдаты напали на общежитие, я понял, что они могли убить Неджипа, и обрадовался, да. Не из-за того, что могу выплеснуть наружу мою любовь к Кадифе, а из-за ненависти к Неджипу, который напоил меня этой любовью. Сейчас Неджип умер, теперь я свободен, но это не привело ни к чему, кроме того, что я еще больше влюбился в Кадифе. Я думаю о ней с самого утра и постепенно теряю способность думать о чем-то другом. О Господи, что мне делать?

Фазыл закрыл обеими руками лицо и заплакал навзрыд. Ка зажег сигарету «Мальборо», и ощутил в себе эгоистическое безразличие. Он долго гладил голову Фазыла.

В этот момент к ним подошел агент Саффет, который одновременно смотрел телевизор и наблюдал за ними.

— Пусть юноша не плачет, я не понес его удостоверение в центр, оно у меня, — сказал он.

Все еще плакавший Фазыл не проявил интереса, и Ка потянулся и взял удостоверение, которое он протягивал, вытащив из кармана.

— Почему он плачет? — спросил шпик с беспокойством отчасти человеческим, отчасти присущим агенту.

— От любви, — ответил Ка.

Он тут же успокоил шпика. Ка смотрел ему вслед до тех пор, пока тот не вышел из чайной и не ушел.