Голубиная книга анархиста - Олег Ермаков

— Как это?

Вошел и Птицелов.

— Да-а… травы-то еще толком нет, так, кое-где пробивается… Ну, пусть прошлогоднюю щиплют.

— Вы тут как Робинзон, — сказал Вася.

— Без Пятницы.

— Дядечка, а где ваша женка? — спросила Валя быстро.

Птицелов мыл руки под рукомойником в углу, ополаскивал лицо, вытирался, поглядывая в зеркало с отколотым уголком.

— Иди умывайся, — велел Вася Вале.

— У меня руки чистыя, — загнусавила Валя, как она умела.

— За Бернардом убирала, — напомнил ей Вася. — И вон птички на тебя наделали.

— Где?

— Вон, на плече.

— Обосрали! — воскликнула Валя с изумлением.

И Вася начал смеяться. Глядя на него, вскоре засмеялся и Птицелов. Захихикала и Валя. И уже все трое ухохатывались под пересвисты и рулады птиц.

И в это время на улице появился какой-то человек в охотничьей маскировочной форме, он возник неожиданно, выскочил, как поплавок — и качнулся влево-вправо… Вася побелел, схватил за руку Валю, та еще продолжала смеяться, не понимая, он дернул за руку.

— Тшш!..

Птицелов же смеялся. Но и он умолк, увидев сначала белое лицо Васи, а потом, обернувшись к окну — и того человека.

— О, кто-то пожаловал… Наверное, с реки… — Он снова посмотрел на Валю с Васей. — Да ничего страшного… Наверное, рыбак…

Оглядевшись, человек направился было к башне, но тут дорогу ему загородил Конкорд. Пес не лаял, но, кажется, рычал, по крайней мере из окна видны были сверкающие клыки и вставшая дыбом шерсть на загривке. Птицелову пришлось выйти.

Вася потянул Валю к птичьей нише.

— К-куда ты, Фасечка? В птичку превратиться?..

— Молчи, дура, — зашипел Вася. — Это Эдик!..

И тут и с лица Вали сошла вся краска, точнее, лицо ее, как у старой облупленной куклы, покрылось пятнами.

— Э-э-э… — начала она, стараясь выглянуть в окно, но Вася тянул ее к сетке.

С улицы доносились слабые звуки голосов, все-таки стены башни-конюшни были довольно толсты. Валя что-то шептала. Вася прислушался. Она нашептывала песню: «Залетали к нему птицы-то райские, / Как запели ему песни-ти царские, — / Отошли от него худые мысли, / Отошли от него тогды дьяволе…»

Разговор длился, наверное, сто часов, а на самом деле, ничего на столе и простыть не успело, и Вася обжегся, когда они уселись и он взялся за ручку сковородки по своему обыкновению и отдернул руку, морщась… Эдик уже ушел. И Валя уже умылась. Птицелов помалкивал.

— Фасечка, ты опять! — воскликнула Валя.

— Зарлаза, прлоклятье…

Вася дул на руку. На другой его ладони багровел и кровоточил старый рубец. Вася улыбался, показывая прореху в верхнем ряду зубов…

— Не рыбак, дядечка? — спросила Валя.

Птицелов покачал головой.

Вася не ел, хмурился…

— Василий, — напомнил ему Птицелов, — картошка остынет. А окуни, хоть и костлявые, а вкусные, да, Вальчонок?

Та согласно кивала.

— Я их всегда покрепче зажариваю, томлю, чтобы кости рассыпались во рту, — объяснил Птицелов.

— Вам женку надо, — сказала Валя.

Вася сумрачно засмеялся и пробормотал:

— Только такую, что умеет готовить.

— Ведь тут ее нету, — поделилась своими наблюдениями Валя.

Птицелов кивнул.

А Валя снова крутила головой, зыркая во все стороны, пока не узрела фотографию миловидной женщины на стене.

— Нет, вот она? — спросила Валя, ткнув в ту сторону рыбьим хвостом. — Она, дядечка?

— Она, — неохотно откликнулся Птицелов.

— А… а где жа она? — снова спросила Валя.

— Просто исчезла, и все, — откликнулся Птицелов, — ушла утром на работу на свою киностудию, это была детская киностудия, Ксения любила чужих детей, своих-то не получалось завести… И пропала. Окончательно. Навсегда.

— Отсюда ушла? — уточнила Валя, хлопая глазами и облизывая ложку.

— Хм, до ближайшей киностудии здесь порядочно верст будет, даже на моем «Урале» долго ехать… Нет, это было в Питере.

И Валя неожиданно начала тихонько напевать:

— Потому я, душа, грехи угадываю, / Что я жила на вольном на свету, / Середы и пятницы не пащивалась, / Великого говления не гавливалась, / Заутрени, вечерни просыпывала я, / В воскресный день обедни прогуливала, / В полюшках душа много хаживала…

Тут и Птицелов перестал есть и возвел на Валю свои серые глаза. Но вдруг сильно и чисто пропела птица, и Валя сбилась, замолчала.

— Ой, это кто? — спросила она.

— Садовая овсянка… — Он помолчал, слушая. — А насчет пощения-говления и всех этих ритуальных поклонов и хождений… Дело-то не в этом.

— А в чем, дяденька?

Птицелов посмотрел на нее.

— Ну, ты и сама отлично знаешь.

— Я-а-а? — удивилась Валя и даже руки к груди прижала.

Под кофтой колыхнулись ее груди. Птицелов и Вася отвели глаза.

— Ой! — вскричала Валя, вскакивая и суетясь. — Про Бернардика-то совсем забыли…

Она зачерпнула картошки, отломила хлеба.

— Вот-вот, — проговорил Птицелов.

— Не давай ему картошки! — подал голос и Вася. — Она же соленая, будет потом пить да дуть по углам.

— Свеклу ему можно? Зерно? — спросил Птицелов. — У меня есть, давайте пить чай, потом и вашего собрата сенбернаров покормим.

Валя качала головой.

— Но как жа, мы кушаем, а он слюнки пускает…

И она дала кролику хлеба.

— Если усадить его за стол, — проговорил Птицелов, — то все встанет на свои места… А то чувствуется какой-то сбой. Жанровый, так сказать. И уже давно. Как только я приехал сюда. Может, кролика вашего мне и не хватало. А не этих коз…

Он наливал чай в стаканы в железнодорожных подстаканниках.

— Я в детстве из таких пил в поезде, — вспомнил Вася.

Птицелов кивнул.

— Это подарок Севы. Он работал машинистом.

— Ух ты! Поезда водил?! — воскликнула Валя. — Взаправдашние?

— Ага. Настоящие. Товарняки. Завтра у него будет выход в эфир.

— Кого? — не поняла Валя.

— Послушаем Севу по радио, — объяснил Птицелов. — Это еще один птицелов, точнее птицевед. Его имя всем известно. Даже за границей. Среди орнитологов он, как Сева Новгородцев среди любителей рока.