Красный свет - Максим Кантор

Выглядел новый лидер демократов как жестокий садист, но сторонники говорили, что бетонное лицо – лишь маска, за которой скрыт очаровательный человек. Возникал вопрос: а почему именно эту маску выбрал благородный кандидат, отчего не обзавестись маской Альберта Швейцера? Ах, что вы, говорили сторонники, вы не понимаете, он должен таким монстром представляться партнерам по бизнесу, там свои законы. А в жизни он – неисправимый романтик. Так девочки пятиклассницы аттестуют знакомого хулигана: не смотрите, что он кошек вешает, он очень ранимый мальчик.

У фронды появился долгожданный герцог Бофор: интеллигенция льнула к новому лидеру Чпоку – этот воровать не станет! Он все что можно спер. Герцога демократии попросили сказать несколько слов.

Неисправимый романтик с лицом садиста сказал кратко:

– Я не из тех, кто лежит на диване и думает о смысле жизни!

Взволнованные интеллигенты повторяли эти величественные слова. Он не из тех, кто думает о смысле жизни – ему некогда, он деньги зарабатывает! Созидатель он! И интеллигенция, коей по штату положено думать о смысле жизни, радостно приветствовала нового вожака, который сообщил, что думать не желает. Герцог демократии простер над головами руку и крикнул: «Не забудем! Не простим!» И фронда подхватила: «Не забудем!»

Колонны патриотов, националистов и демократов слились в единое море голов. «Не забудем!» Что именно толпа собиралась помнить, было не ясно, – поскольку всегда предпочитала забывать.

Так уже было: те же взволнованные лица и смелые слова. В девяносто третьем, когда пьяный президент Ельцин решил расстрелять непослушный парламент, та же толпа гудела на стогнах. Людям мерещилось, что от них прячут демократию – закрывают варенье в недоступный шкаф. Что делать с демократией, не ведали, но ключи от шкафа требовали. Жирный экономист Гайдар кричал бушующей толпе: «Фашизм не пройдет!» – имея в виду не гитлеровские войска, но парламент, который не поддержал приватизацию народной собственности. Почему нежелание поделить страну на корпорации называется «фашизмом», тогда никто не спросил. Если рассуждать логически, то именно фашисты и хотели разделить Россию на несколько управляемых государств (так говорил Гиммлер) – а значит, нежелание делить страну на корпорации не совпадает с фашистской доктриной. Однако в тонкости терминологические в тот вечер не вдавались. Казалось, бронетехника Гудериана рвется на Красную площадь, а над Кутафьей башней вот-вот водрузят орла со свастикой. Орды дикарей надо проучить – вот что думали москвичи, не подозревая, что дикари – это они сами. Толпа ревела: «Фашизм не пройдет!» – и суровые лица москвичей, не раз являвших мужество в ополчении, преданно обратились к жирному экономисту. Фашизм в тот вечер не прошел. И Гудериана остановили, и парламент расстреляли из танков, а страну Россию поделили и распродали.

«Фашизм не пройдет!» – в упоении кричал жирный человек с балкона мэрии, имея в виду, что частная собственность лучше, нежели собственность коллективная. И толпа москвичей, у которых эту коллективную собственность изымали, вторила своему герою: «Фашизм не пройдет!»

В девяносто третьем насмерть стояли, как в сорок первом на Волоколамском шоссе.

Сегодня, стоя на Болотной площади, Фалдин почувствовал, что фронт сопротивления создан вновь. Он нашел на площади друзей, стократно стиснул в рукопожатии ладонь единомышленника. Встретил Аркадия Аладьева, приехавшего из Лондона. Аладьев сообщил, что в Британии ведутся серьезные переговоры на самом верху: Пиганов выступал в парламенте, Ройтман пишет интереснейший политический памфлет, подключили к борьбе опальных олигархов. Одним словом, будильник истории заведен – следует готовиться к финальному бою.

Аладьев кстати показал фотографию, где он был в роли арестованного внутри милицейской машины.

– Потрясающее фото. А вот – вид из моего номера в Венеции! – Художник-концептуалист Бастрыкин, случившийся рядом, показал открытку с видом на Гранд-канал. – Недурно, правда? Там сейчас тепло, пятнадцать градусов. Хотя с лагуны и дует.

– Пятнадцать градусов? – И ненависть к режиму с новой силой стиснула сердца.

– Поэт! Поэт! – кричала толпа, и через минуту все смеялись стихам мальчишки, забравшегося на трибуну.

– Русь, ты прогнала Наполеона!

Прогони советского шпиона!

Чтобы жилось вольготнее тебе,

Прогони агента КГБ! —

кричал юноша в московский сумрак, и демонстранты гудели.

– Это для разогрева, – пояснил концептуалист Бастрыкин, – потом посерьезней будет. Ройтмана сегодня нет, приходится давать частушки.

Среди слушателей было много молодежи; юные думали, будто чекист тайно пробрался на трон. Те, кто постарше, помнили, что сами демократы посадили на княжение чекиста. Пригласили на время, на в России удачливые правители правили подолгу, вот и президент-полковник захотел остаться у власти. Успех сопутствовал президенту-полковнику во всем: вчера никто и помыслить не мог о расколе русского общества. Однако случилось так, что государство стало мешать обществу.

Причиной (так считали ретрограды и националисты) был заговор враждебных России стран. Дескать, сидели по ту сторону планеты бжезинские и киссинджеры, они, мол, и замутили. Но возникал вопрос: а где враги России были раньше? Почему дали править полковнику целых двенадцать лет, прежде чем взбунтовать публику? Если глядеть непредвзятым оком, выглядело так, словно заслуженный артист на сцене дал петуха и в него полетели помидоры.

То, что мир – театр, отмечено давно, но до лицедейства допущены немногие. Мир – театр, в котором сцену видят издалека. На галерке, в задних рядах, дохнут нищие, в амфитеатр пробирается робкий средний класс, в партере сидят успешные люди, сцена же мала. Президент-полковник оказался на сцене, где развлекал зал как мог: управлял подводной лодкой, рычал на бояр и фотографировался полуголым.

Первыми разочаровались зрители в партере, они подметили фальшь в игре, впрочем, на то им образование и дано. И критика на Западе была убийственной – пару лет назад хвалили постановку, а нынче разгромные рецензии. Противоречия в русском обществе объяснялись тем, что полусонная галерка еще аплодировала пожилому актеру, а партер уже свистел.

Обо всем этом подумал Роман Фалдин, сменив место в зрительном зале. На зимнем пустыре собеседником его был человек с галерки – но, переместившись в партер, Фалдин услышал иные доводы. Мнения зала разделились, паршивого актера гонят прочь. Но кто спектакль этот ставит? Господь Бог, что ли? Или так называемая «мировая закулиса»?

Фалдин улыбнулся этому предположению, столь распространенному среди людского месива. Зрители с галерки представляли дело так, будто стоят за кулисами сцены спрятанные от глаз банкиры, фабриканты, торговцы – и регулируют спектакль… так ли? Не в том ли дело, что Государство Российское отжило свой век? Менеджерам государство ни к чему – у них корпорация имеется. А держать государство для заботы о бессмысленных анчоусах – накладно. Кто-то хорошую статью написал по данному вопросу… Ройтман, кажется, или Пиганов… Суть в том, чтобы жить жизнью, параллельной с государственной, – нам ничего от Государства Российского уже не нужно.