Декабристы рассказывают... - Э. Павлюченко Составитель

Михаил Лунин первым среди декабристов начинает писать правду о деле всей их жизни.

Свои сочинения Лунин создавал и распространял при помощи других сосланных декабристов — Никиты Муравьева и Петра Громницкого. Его задача — написать правдивую историю декабристского движения, так как в течение десятилетий в стране запрещено писать и вспоминать об этих людях. Даже официальное правительственное заключение по делу декабристов — «Донесение Следственной комиссии» не переиздавалось, делалось редкостью. Между тем в этом донесении умалчивалось о многих планах и идеях декабристов, например, об их желании освободить крестьян, расширить права народа, уничтожить военные поселения… Для неискушенных читателей всячески выпячивали планы цареубийства — захвата власти, чтобы восставшие выглядели беспринципными честолюбцами.

ИЗ СОЧИНЕНИЙ ЛУНИНА

«Жизнь в изгнании есть непрерывное свидетельство истины их [декабристов] начал. Сила их речи заставляет и теперь не дозволять ее проявления даже в родственной переписке. У них все отнято: общественное положение, имущество, здоровье, отечество, свобода… Но никто не мог отнять народного к ним сочувствия. Оно обнаруживается в общем и глубоком уважении, которое окружает их скорбные семейства; в религиозной почтительности к женам, разделяющим ссылку с мужьями; в заботливости, с какою собирается все, что писано ссыльными в духе общественного возражения. Можно на время вовлечь в заблуждение русский ум, но русского народного чувства никто не обманет».

По мнению некоторых друзей, Лунин чрезмерно рисковал, дразнил власть (многие из своих дерзких писем он просто посылал по почте — а не тайно, с оказией, — для сведения чиновников почтового ведомства и полиции. Это называлось «дразнить белого медведя»).

Один из приятелей Лунина вспоминал, как тот, живя на поселении в селе Урик близ Иркутска, говорил: «Я готов, мой друг, я готов! Мой друг, я готов! Они слишком любят читать мои шедевры, чтобы допустить, будто не станут читать большое сочинение, которое я недавно отослал. Итак, я начинаю приводить мои дела в порядок». В ожидании ареста Михаил Лунин раздарил все свое имущество товарищам.

Вскоре в Петербург приходит подробный донос. В марте 1841 года декабриста хватают. Он и его друзья полагают, что дело может кончиться смертной казнью. Очевидец событий чиновник Львов рассказал о прощании ссыльных со своим товарищем, которого увозили неведомо куда.

«Толпа была на дворе, все прощались, плакали, бежали за телегою, в которой сидел Лунин, и кричали ему вслед: «Да помилует тебя бог, Михаил Сергеевич! Бог даст — вернешься. Мы будем оберегать твой дом, за тебя молиться будем». А один крестьянин-старик даже ему в телегу бросил каравай с кашею…

Почт-содержателем тогда в Иркутске был клейменый, отбывший уже каторгу старик 75 лет Анкудиныч, всеми очень любимый… Тройки были уже готовы — а его нет, как сверху послышался его голос: «Обожди, обожди!» И, сбегая с лестницы, он сунул ямщику в руки что-то, говоря: «Ты смотри, как только Михаил Сергеевич сядет в телегу, ты ему всунь в руки… Ему это пригодится!.. Ну… С богом!»

У меня слезы навернулись. Конечно, этот варнак (преступник), посылая Лунину пачку ассигнаций, не рассчитывал на возврат, да едва ли мог ожидать когда-нибудь с ним встретиться…

…Артамона Муравьева, Панова, Якубовича и Марию Николаевну Волконскую в доме у себя я нашел в лихорадке; а Мария Николаевна спешила зашивать ассигнации в подкладку пальто, с намерением пальто надеть на Лунина при нашем с ним свидании в лесу. Надо было торопиться!..

Мы поскакали. Верстах в тридцати мы остановились в лесу, в 40 шагах от почтовой дороги на лужайке. Было еще холодно и очень сыро, снег еще лежал по полям; и так как в недалеке нашего лагеря находилась изба Панова, он принес самовар и коврик, мы засели согреваться чаем и ожидать наших проезжающих. Несмотря на старания Якубовича нас потешать рассказали и анекдотами и Панова, согревавшего уже третий самовар, мы были в очень грустном настроении. Послышались колокольчики… все встрепенулись, и я выбежал на дорогу.

Лунин, как ни скрывал своего, смущения, при виде нас чрезмерно был тронут свиданием; но по обыкновению смеялся, шутил и своим хриплым голосом обратился ко мне со словами:

«Я говорил вам, что готов… Они меня повесят, расстреляют, четвертуют… Пилюля была хороша! Странно, в России все непременно при чем-либо или ком-либо состоят. Ха, ха-ха! Львов при Киселеве, Россет при Михаиле Павловиче… Я всегда при жандарме. И на этот раз вот (показывая на [офицера] Гаврилу Петровича Полторанова) — мой ангел Гавриил».

Напоили мы его чаем, надели на него приготовленное пальто, распростились… и распростились навсегда!»

Сестра декабриста, Волконские, Пущин, Матвей Муравьев-Апостол, Фонвизин, рискуя, сохранили у себя копии писем Лунина и его сочинений о тайном обществе. Через 20 лет они были напечатаны в Вольных изданиях Герцена и Огарева.

Спустя некоторое время друзья узнали, что Лунина не казнили, а заперли в самое страшное из сибирских мест заключения — каторжную тюрьму в Акатуе.

МИХАИЛ ЛУНИН — СЕРГЕЮ ВОЛКОНСКОМУ

«Дорогой мой Сергей Григорьевич! Архитектор Акатуевского замка, без сомнения, унаследовал воображение Данта. Мои предыдущие тюрьмы были будуаром по сравнению с тем казематом, который я занимаю. Меня стерегут,