Жизнь способ употребления - Жорж Перек

23 Критик Молине открывает свою лекцию в Коллеж де Франс с блестящих описаний Вентейля, Эльстира, Берготта и той, чье пение душу щемит, аль Берма, рисованных импрессионистских шедевров, о которых читатели Марселя Пруста не перестают судить до сих пор;

24 Ливингстон, видя, что обещанная лордом Рамсей премия от него ускользает, как щепа, манящая утопающего, выказывает свое недовольство.

Как поясняет Хюттинг, любая картина, а особенно портрет, находится на пересечении мечты и действительности. Исходя из этой основной идеи и был разработан концепт «воображаемого портрета»: покупатель, тот, кто желает заказать свой портрет или портрет любимого человека, есть лишь один из элементов картины, и, возможно, даже наименее значимый, — кто бы знал мсье Бертена без Энгра? — но все же элемент изначальный, а значит, справедливости ради, в картине следует ему отвести определяющую роль, роль «основную»; однако он предстанет не как эстетическая модель, навязывающая формы, цвета, «сходство» или даже сюжет картины, но как модель структурная: заказчик или, точнее, как в средневековой живописи, донатор выступит инициатором своего портрета, и преимущественно в характере его личности, а не в чертах его лица художнику предстоит черпать творческую энергию и воображение.

Хюттинг допустил исключение из этого правила лишь один раз, в девятнадцатом портрете, в том, на котором изобразил самого себя. Идея включить в эту уникальную серию автопортрет напрашивалась сама собой, хотя, как утверждал художник, его форма была обусловлена шестилетним периодом постоянных препирательств с налоговой инспекцией, в результате которых ему все же удалось отстоять свою точку зрения. Проблема заключалась в следующем: более трех четвертей своей продукции Хюттинг продавал в Соединенных Штатах, но, разумеется, предпочитал платить налоги во Франции, где они были намного ниже; в принципе, в этом выгадывании не было ничего незаконного, но художник претендовал еще и на то, чтобы его прибыль рассматривалась не как «доход, полученный вне Франции», — именно так, не делая почти никаких уступок, их высчитывал налоговый инспектор, — а как «доход от продукции, изготовленной вручную и предназначенной для экспорта за границу», что давало бы ему право рассчитывать на субсидию, которую государство — в виде сниженного налогообложения — предоставляет всем экспортерам. А какое производство больше всего подходит под определение «ручное», если не написание картин рукой Художника? Налоговый инспектор не мог не признать эту этимологическую очевидность, но вскоре взял реванш, отказавшись считать «французскими товарами, изготовленными ручным способом», картины, написанные пусть и вручную, но в мастерской, находящейся по ту сторону Атлантики; и лишь в результате блистательных прений сторон было установлено, что рука Хюттинга остается французской, даже когда она рисует за границей, вследствие чего — даже учитывая, что Хюттинг, американец по отцу и француз по матери, имеет двойное гражданство, — надлежало признать моральную, интеллектуальную и художественную пользу, извлекаемую Францией из экспорта творений Хюттинга по всему миру, а следовательно, осуществить относительно его доходов требуемый перерасчет налогообложения: в ознаменование сей победы Хюттинг изобразил себя в виде Дон Кихота, грозящего длинным копьем бледным тщедушным чиновникам в черном, удирающим из Министерства финансов, подобно крысам, бегущим с тонущего корабля.

Остальные двадцать три картины были задуманы исходя из фамилий, имен и профессий заказчиков, которые письменно обязались не оспаривать ни название, ни сюжет, ни уготованное им место. Пройдя различные лингвистические и числовые обработки, личностные и профессиональные параметры покупателя последовательно обуславливали размеры холста, количество персонажей, доминирующие цвета, «семантическое поле», [мифология (2, 22), вымысел (12), математика (5), дипломатия (3), зрелищные мероприятия (18), путешествия (10), история (21, 16), полицейское расследование (7) и т. д.], основную канву сюжета, второстепенные детали (исторические и географические аллюзии, элементы одежды, аксессуары и пр.) и, наконец, стоимость картины. Однако эта система подчинялась двум безусловным требованиям: покупатель — или тот, чей портрет покупатель заказывал, — должен безошибочно узнаваться на картине, а один из элементов сюжета — выстраиваемого вне какой-либо связи с личной жизнью портретируемого, — должен определенно на нее указывать.

Разумеется, использование имени покупателя в названии картины расценивалось как облегчение задачи, и Хюттинг решился на это всего лишь трижды: в № 4, портрете автора детективов Жана-Луи Жирара, в № 9, портрете швейцарского хирурга Борие-Тори, заведующего Отделом Экспериментального Криостаза при Всемирной Организации Здравоохранения, и в портрете № 18, образце наивысшего мастерства и удачного заимствования принципа голограммы: актер Арчибальд Мун выписан таким образом, что если проходить перед картиной слева направо, он представляется Иосифом Аримафейским в сером шерстяном бурнусе, с длинной белой бородой и посохом пилигрима, а если проходить справа налево — он является в образе Заратустры с огненной шевелюрой, обнаженным торсом, кожаными клепаными браслетами на запястьях и щиколотках. Зато на портрете № 11 действительно изображен бассет, — принадлежащий венесуэльскому кинопродюсеру Мельхиору Аристотелесу, который только в нем и видит истинного преемника Рин-Тин-Тина, — но этого бассета зовут вовсе не Оптимус Максимус, его именуют более звучной кличкой — Фрайшютц.

Порой совпадение вымысла и биографии превращает портрет в поразительную выжимку из жизни модели: таков № 10, портрет старого кардинала Фринджилли, который был аббатом в Лукке перед тем, как на долгие годы уехать миссионером в Тьень-Цзинь.

Иногда же, напротив, какой-нибудь незначительный элемент, присутствие которого уже можно было бы посчитать спорным, связывает произведение с моделью: так, венецианский промышленник, — чья очаровательная юная сестра живет в постоянном страхе, что ее похитят, — дал тройной повод для написания загадочного портрета № 3, где он фигурирует под видом императора Септимия Севера: прежде всего, его фирма регулярно оказывается седьмой в своей категории в списке, ежегодно публикуемом газетами «Financial Times» и «Enterprise»; затем, его суровость стала уже легендарной; и, наконец, он поддерживает отношения с иранским шахом (титул воистину императорский!) и предпочитает даже не думать о том, как похищение сестры может повлиять на ту или иную сделку международного значения. Еще более отдаленной, еще более неясной и произвольной кажется связь портрета № 5 с его заказчиком, Хуаном Мария Салинасом-Лукасевичем, магнатом баночного пива от Колумбии до Огненной Земли: на картине изображен эпизод — для пущего эффекта совершенно вымышленный — из жизни Яна Лукасевича, польского логика и основателя Варшавской школы, не связанного никакими родственными узами с аргентинским пивоваром, который фигурирует среди присутствующих в виде крохотного силуэта.

Из этих двадцати четырех портретов двенадцать уже завершены. Тринадцатый как раз стоит на мольберте: это портрет японского промышленника, магната кварцевых часов, Фудзивара Гомоку. Он предназначен для украшения зала, в котором собирается совет акционеров фирмы.