Шафрановые врата - Линда Холман

Я вспомнила, как отнеслись к Ажулаю и Баду, когда они приходили сюда, чтобы утешить меня, и шепот, который сопровождал меня, когда я спускалась по лестнице после их визита.

Я не только не могла позволить себе остаться в таком дорогом месте, я просто не подходила отелю «Ла Пальмере».

Если мне и нужно выждать время в Марракеше, то только не в этом отеле.

Я забронировала номер в маленьком недорогом отеле, довольно далеко от главной улицы Ла Виль Нувель. Он был запущенным и не очень чистым. Мне придется пользоваться ванной вместе с другими жильцами, но здесь была небольшая общая кухня, где я смогу готовить сама, и мне не надо будет платить за еду. Возле отеля не было сада, но в целом меня все устраивало. Здесь я буду ждать возвращения Этьена.

Через два дня после того, как я поселилась в этом маленьком отеле, я пошла в Сад Мажорель. Мне было неловко снова искать Ажулая, и все же мне нужно было сказать ему, что я больше не живу в отеле «Ла Пальмере». Ведь когда Этьен вернется, Ажулай наверняка скажет ему, где меня можно найти; я точно знала, что Манон не сообщила бы это своему брату.

Ажулай, очевидно, уже закончил свою работу, потому что шел к выходу, когда я пришла.

— Мадемуазель О'Шиа! — произнес он, глядя… как? Каким был его взгляд? Я не могла определить, но он как-то согревал меня. Неужели Ажулай обрадовался моему неожиданному появлению? Если и так, на его голосе это не отразилось.

— Значит, вы все еще в Марракеше.

— Да. — Я направилась в тень, под низко нависающие ветки, и он пошел за мной. — Я переехала в другой отель и пришла сказать вам об этом. Я знаю, вы сообщите Этьену, когда он вернется, где он сможет найти меня. Я в отеле «Норд-Африкан» на Руи…

— Я знаю этот отель, — прервал меня Ажулай.

— Хорошо. Вы скажете ему, когда он приедет?

— Да.

— А… как Баду? Он здоров? — спросила я. Я была поражена тем, что много раз думала о маленьком мальчике, с тех пор как видела его в последний раз.

— У Баду все хорошо, — заверил он меня. — Я был в Шария Зитун вчера. — Его голос звучал более сдержанно, чем обычно.

Мне было интересно, как у Манон получается делать так, чтобы ее любовники не встретились друг с другом. Я знала, что у нее были еще мужчины помимо Ажулая и того француза, Оливера — так она его называла.

— А отец Баду, мсье Малики, — внезапно произнесла я, хотя секунду назад даже не предполагала, что скажу это; слова сами сорвались с моих губ. — Где он? Он когда-нибудь видел своего сына, помогал ему?

Выражение лица Ажулая изменилось.

— Нет никакого мсье Малики.

— Но… Манон — мадам Малики!

— Она мадемуазель Малики.

Мадемуазель? И тут я сообразила, что больше никто не называл ее «мадам». Только я, потому что решила, что это была ее фамилия по мужу.

— Как это? Если она не замужем… почему она не мадемуазель Дювергер?

Ажулай вытер рукавом лицо. И снова я увидела грязь на его руках и запястьях, а слой красной пыли покрывал его темную кожу.

— Ажулай, я не прошу вас раскрывать секреты. Я пытаюсь понять Манон, чтобы понять Этьена. Манон — сестра Этьена, но… для меня это загадка. Все больше и больше непонятного. Ее ненависть к отцу, ее злость на Этьена. Это только из-за того, что ей не досталась ее заслуженная, как она считает, доля наследства, когда умер их отец? Неужели из-за этого она такая суровая и гневается на всех?

— Как вы не видите этого, мадемуазель О'Шиа? — Ажулай неодобрительно посмотрел на меня.

Похоже, я его чем-то огорчила. Я поняла, что мне не стоит больше задавать ему вопросы и нужно просто уйти. Но мне не хотелось уходить. Мне хотелось продолжать разговаривать с ним.

— Как вы можете меня об этом спрашивать? — не унимался он.

Я нахмурилась.

— Что вы…

Он покачал головой.

— Конечно, в вашей стране все так же. Это одинаково везде. У мужчины есть жена. И у мужчины есть другая женщина. Есть дети.

Я ждала.

— Мать Манон — Рашида Малики — была служанкой в доме Марселя Дювергера. Мсье Дювергер и она… — Он запнулся. — Они были вместе долгое время. Манон рассказывала мне, что мсье Дювергер приезжал в Марракеш, но потом вернулся во Францию, за несколько лет до того, как французы стали хозяйничать здесь, и что она родилась как раз в это время. Но после того как французы обосновались в Марокко, мсье Дювергер привез свою мадам, Этьена и Гийома из Парижа, и они стали жить в Марракеше. Рашида Малики продолжала работать в доме Дювергеров.

Он замолчал. Это был самый длинный монолог, произнесенный Ажулаем. Я осознала, что пристально смотрю на него, вернее, на его губы. «У него чувственный рот», — внезапно подумала я. В его отличный французский язык арабский привнес какой-то внутренний ритм, так что его речь звучала почти как мелодия.

Он знал, о чем говорил.

— Жена часто что-то подозревает. Но если бы мадам Дювергер знала о Рашиде, она бы не позволила ей остаться служанкой в своем доме. Она была добра к Рашиде и даже к Манон.

— Она знала Манон?

— Пока Манон была маленькой, ее растила бабушка, но когда она повзрослела, мать нередко забирала ее в большой дом, в дом Дювергеров, чтобы та помогала ей в работе. И Манон говорила мне, что мадам Дювергер делала ей маленькие подарки и отдавала кое-какую одежду, которая ей больше не была нужна. Манон знала, кто ее отец. Здесь, в медине, все семьи знают, кто отец ребенка. Это не является тайной. Во французском квартале — да, но не в медине. Когда Манон не помогала матери, она иногда играла с Этьеном и Гийомом. Но она знала, что не может раскрыть секрет, не может рассказать, что отец Этьена и Гийома также и ее отец, потому что тогда ее мать потеряла бы работу и лишилась некоторых привилегий, которые мсье Дювергер ей предоставлял.

— Значит, Этьен… Он тогда не знал?

Выражение лица Ажулая снова изменилось.

— Он не знал этого долгие годы. Манон была для него просто дочерью служанки. Но Манон обладает большой внутренней силой и решимостью. Она занималась самообразованием. Она научилась говорить на французском как на родном языке. Она была очень красивой, — и есть, как вы заметили. Очень… — Он сокрушенно покачал головой и сказал какое-то арабское слово. — Я не могу подобрать точное французское слово. Но она всегда могла заставить мужчин приходить к ней и желать ее. С пятнадцати лет у Манон всегда были мужчины, которые обеспечивали ее.

Я знала слово, которое он подыскивал. Сексуальная. Желанная. Я вспомнила, как кокетливо она вела себя с Ажулаем. А еще мне было ясно, что она прекрасно осознает, какой властью над мужчинами обладает. Значит, Ажулай знал ее давно? С пятнадцати лет? Он любил ее все эти годы?

— Манон никогда бы не стала угодливой марокканской женой, вся жизнь которой ограничена домом и двором, — продолжал Ажулай. — Она хотела мужа-француза, мужчину, который обращался бы с ней, как обращаются с французскими женщинами. И у нее были мужчины-французы, много. — И снова я вспомнила Оливера, выходящего из ее спальни. — Но никто бы на ней не женился, они понимали, что она собой представляет. — Ажулай помолчал пару секунд. — Манон и не арабка, и не европейка. И она не одна такая, в Марокко много женщин, подобных Манон. Но они, тем не менее, живут достойно. Несчастье Манон в том, что она позволила себе однажды слишком много вольностей. Она бы не стала марокканской женой, но она также и не стала бы шикхой — содержанкой. Здесь это легальная профессия.