Красные облака. Шапка, закинутая в небо - Эдишер Лаврентьевич Кипиани

красивая мама, Джаба, — говорит Дудана и улыбается Нино.

— Какая уж красота в мои годы — вон, у Джабы пробивается седина!

Нино подходит к шкафу, выдвигает ящик, роется в нем, находит искомое.

— Вот, детка, какой я была в вашем возрасте, — и кладет перед Дуданой фотографию.

— Ах, какая красавица! — Дудана прижимает ладони к щекам.

На фотографии — овальной и чуть пожелтелой — ослепительно лучится лицо молоденькой восемнадцати-девятнадцатилетней девушки; широкополая соломенная шляпа бросает косую тень на лоб и глаза. Нечто давнее, ныне исчезнувшее, нечто преходящее, но вечное запечатлено на фотобумаге.

— В ту пору приехал в город какой-то шляпочник-итальянец, — застенчиво улыбается Нино. — Попалась я ему где-то на глаза, а он в это время оборудовал рекламу для своей мастерской. Так вот, он пришел к моему отцу и попросил…

«Соперничает с Дуданой», — улыбается в душе Джаба.

Портрет переходит из рук в руки.

— Равной по красоте девушки я сегодня в Тбилиси не знаю, — объявляет Гурам. — Тетя Нино, вы и сейчас лучше всех! — Он встает и раскидывает руки. — За тетю Нино, за святую Нино, за просветительницу Джабы и его друзей… Тетя Нино, всякий раз, как я вспоминаю вас — без бокала в руке, без вина, — всякий раз я благословляю вас и желаю вам счастья… А я часто вспоминаю вас, тетя Нино. Рано вы овдовели и измучились в этой комнате, я знаю, но вот уже и Джаба стал на ноги, он что-нибудь устроит, будет лелеять вашу старость, невестку вам приведет… А то — разразится новая война, и останется много пустых домов, — смеется Гурам.

— Какое филигранное остроумие! — качает головой Нодар. — Любой англичанин умер бы от зависти!

— Не дай бог, сынок, чтобы остались дома и не стало людей! Нет, мы с Джабой уж лучше так перебьемся.

— Кстати, я совсем забыл, — Гурам ставит стакан на стол. — Вы знаете, что империалисты напали на Египет?

— Когда?

— Я слышал по радио как раз, когда собирался сюда. Бомбили Каир, Порт-Саид, Суэц…

Джаба быстро встает и включает репродуктор.

Из репродуктора несется звенящая мелодия военного марша. Торжественные аккорды рассекают песчаную бурю в пустыне; вой ветра не в силах заглушить музыку.

— «Аида»! — говорит Лиана.

— Похоже, что в самом деле напали, — качает головой Джаба и возвращается к столу.

— Музыке веришь, а мне нет? — оскорбляется Гурам.

— Ничего удивительного, — успокаивает его Нодар.

— Очень тебя прошу, выключи.

— Пусть играет — от тамады мы ничего лучшего не услышим, — продолжает язвить Нодар.

— От тамады вы только что слышали тост за тетю Нино. Прошу поддержать.

Нодар встает.

— Этого можно было ожидать, — говорит Джаба. — Наши газеты предчувствовали это. То высадили войска на Кипре. То печатают оккупационные деньги. То перекрашивают танки под цвет пустыни…

— А заодно с танками и собственные сердца, — подхватывает Нодар, — чтобы замыслы их гармонировали с нубийскими песками. За ваше здоровье, тетя Нино.

Звуки оркестра похожи на гром, закутанный в бархат. Египетский царь Рамфис призывает воинов к мщению. Богиня Изида назвала жрецам имя угодного ей полководца — это Радамес. Тот возносит благодарность богам: исполнилась его мечта. Войска приносят клятву: «Грудью защитим священные берега Нила». Джаба вспоминает: на сцене тбилисской оперы в это мгновение обычно освещается прозрачный задник — и перед глазами зрителей открывается равнина с пирамидами, полная воинов-копьеносцев.

Джаба не слышит, что говорит Нодар и все остальные. Ему кажется, что музыка звучит над всей египетской землей. Огромный репродуктор, величиной с целый небосвод, висит над Египтом. Джаба — там, около репродуктора, он управляет звуком, постепенно усиливает его, и незримые волны музыки повергают на землю вражеские самолеты. Египтяне поражены искусством Джабы.

Грохот грома — не музыкального, а настоящего — рассеивает его грезы. Мама стоит на стуле с тряпкой в руках и затыкает щели в оконном переплете, через которые капает вода.

— Я был сегодня в Рустави — светило яркое солнце. А в Тбилиси, оказывается, в это время шел дождь, — говорит Нодар.

— Облака еще не знают, что там построен новый город, — улыбается Дудана.

Сверкает молния. Водяная пленка снаружи на оконных стеклах на мгновение вспыхивает белым пламенем. Гром катится по небесной крыше, как бы иша отверстия, чтобы низвергнуться на землю.

— Что за напасть! — говорит Нино. — Столько лет живу на свете, а такого весеннего грома в октябре никогда не слыхала!

— Не только вы, тетя Нино, но и я не упомню, — пытается острить Гурам.

— Именно в октябре, как известно, разразился самый сильный весенний гром в мировой истории, — застенчиво улыбается Лиана.

— Неплохое сравнение для начинающего журналиста… Пользуюсь случаем и поднимаю бокал за ваше здоровье.

— Я не журналист.

— Тем более… Нодар, Дудана, за здоровье Лианы, нашего нового друга. Поблагодарим Джабу за наше знакомство с нею. Кстати, Джаба, ты меня еще не поблагодарил, а я ведь познакомил тебя с Дуданой.

— Ты нас познакомил? — говорит Дудана язвительно. — Да мы гораздо раньше встретились на маскараде.

Гурам на мгновение задумывается — по лицу его пробегает тень.

— Джаба… Так это с Дуданы ты сорвал маску? Это она так безутешно рыдала? — И он указывает пальцем на Дудану.

— Сорвал маску? С кого, Джаба? — изумляется Дудана.

— Пока ни с кого…

— Как это — ни с кого? Сам же рассказывал — вы были в полутемном подъезде, и девушка расплакалась… Если это была Дудана… Дудана, это была ты?

— Джаба, ты правда сорвал с кого-то маску, — Дудана смотрит в лицо попеременно то Джабе, то Гураму, — или вы меня разыгрываете?

— Вздор, чепуха! Но кое с кого я сорву маску рано или поздно, — Джаба бросает быстрый взгляд на Нодара и опускает голову.

— С кого же это, интересно узнать? — Это голос Гурама.

— С одного близкого мне человека…

— И что же скрывает один твой близкий человек под своей маской?

— Лживое сердце, а может быть, и предательство.

В комнате воцаряется молчание.

— А что нарисовано на маске?

— О, это старое, избитое, фальшивое художество: дружба, любовь, беззаветная преданность…

— Может, ошибаешься? Насколько я помню, ты не очень разбираешься в изобразительных искусствах, — Гурам начинает злиться.

— Верно. И сейчас учусь — чтобы получше разбираться.

— Ты никогда не научишься. Лучше поверь мне: эта маска — настоящее, великое искусство.

— Дай бог, но…

— Но что?!

— Маска остается маской.

Дудана старательно крошит кожицу мандарина на тарелке.

— Может, у тебя самого, Джаба, лицо закрыто маской, да притом еще ты забыл вырезать отверстия для глаз?

— Надоели вы с вашими масками! — кричит Нодар. — Тост объявлен, пьете, так пейте — чем эта бедная девушка виновата?

— Правильно, пьем, и будем пить, чем Лиана виновата? За