Последний вервольф - Глен Дункан

— Я буду молчать, — сказала я, глядя на пламя в камине.

Эта ночь была очень тяжелой. Они выставили караул: двое парней на улице и один внутри.

Как я и предполагала, заснуть мне не удалось, я мучилась от предполнолунной лихорадки и раздирающего внутренности голода. В тюрьме Поулсом «прописал» мне препараты, расслабляющие мускулы, которые я принимала с буйным негодованием. Сейчас я с радостью выпила бы целую горсть и еще поблагодарила. Я лежала на диване, свернувшись калачиком под одеялом, и тряслась от холода, хотя прямо передо мной в камине горело бревно. Когда переставала бить дрожь, меня бросало в жар. Джейк говорил, что у него сильнее всего ломит плечи и запястья, а у меня невыносимо зудит позвоночник, от макушки до копчика. Когда у меня начинался бред, я видела огромного желтозубого волка из книжки «Красная Шапочка», которая была у меня в детстве; он приближался ко мне, одетый в странный фиолетовый пиджак, появлялся из стены, плясал в пламени очага или по ковру, подходил, обнимал меня и пытался в меня залезть.

Мотоциклист без конца подливал мне черный кофе, и я пила его, потому что это было лучше, чем ничего. Одежда обжигала кожу. На кухне стояли часы с маятником, который мерно двигался туда-сюда: тук… тук… тук. Этот тихий звук сводил с ума. Иногда я видела Джейка. Иногда он и был тем волком, а иногда волк говорил его голосом. Мы совсем скоро увидимся. Я весь день чувствовала, что ты где-то рядом. Я тоже. Иногда он был самим собой и сидел, невидимый для всех остальных, на диване, источник неодиночества — как источник тепла или света. Иногда мне казалось, что он кладет свою теплую руку мне на талию. Будто сознание у меня находилось там, а не в голове. Или, во всяком случае, та часть моего сознания, которая больше всего на свете боялась вернуться назад, к одиночеству.

Периодически в дом приводили Поулсома, чтобы он мог сходить в туалет. Ему давали попить и снова уводили в клетку. Наверное, ему было очень холодно там.

На рассвете пришли Охотник и парень в форме «Секьюрисор», они выглядели невыспавшимися. Мотоциклист с неизменной улыбкой приготовил завтрак из того, что было в холодильнике, — яичница, бекон, хлеб, сыр и рыбьи консервы. Запах жареной еды вызвал у меня тошноту. Я сидела в ванной с маленьким переносным вентилятором и банкой нашатыря у носа. Окон тут не было, так что нечего было и думать о том, чтобы выбраться. К тому же они так и не сняли с меня гуантанамские кандалы.

Мои стражники были явно рады, что ночь прошла без приключений. Охотник открыл занавески в гостиной. За окном стояло хмурое утро: низкие серые облака и тусклые, кое-где проглядывающие лучи солнца. Мои вчерашние догадки о местности были верны: вокруг не было ни души, вдалеке маячили каменные стены. К востоку простирались поля, которые у самого горизонта сменялись грядой холмов. На западе метров через триста поля окаймлял густой лес.

Я думала, что с наступлением утра что-то изменится, но кроме того, что теперь все были в хорошем настроении, словно пережили самое суровое испытание в жизни, все осталось по-прежнему. Я видела из окна, как Охотник стоит в полусотне метров от домика и говорит по мобильному. Парень в форме «Секьюрисор» собирал остатки завтрака, чтобы отнести Поулсому в фургон.

В четыре часа мы с мотоциклистом выкурили две его последние сигареты. Я уже начинала предполагать самое невероятное — что они просто-напросто не знали, что через два с небольшим часа я превращусь в монстра. В таком случае все, что мне нужно было сделать, — попроситься в туалет как можно ближе к Превращению, перевоплотиться и убить их. Интересно, справлюсь ли я с этим. Ведь Охотник наверняка вооружен серебряными пулями. Или нет? А может, они все?..

— Окей, — сказал Охотник после очередного разговора по мобильному. — Пора. Проводите ее в фургон. Нет, секунду!

Он подошел ко мне и снова вынул скотч.

Наверное, они опять вкололи Поулсому ту дрянь, потому что, когда я заняла свое место в клетке, он был в отключке. То, что мне заклеили рот скотчем, сводило с ума. Лишенная возможности говорить, с кандалами на руках и ногах, привязанными одновременно к прутьям, я чувствовала себя погребенной заживо.

Мы ехали недолго, но это было мучительно. Удобнее всего было бы стоять, но наручники были прикреплены к клетке на уровне пупка. Из-за тряски и внезапных поворотов меня дергало. Поулсома кидало по всей клетке, словно кочан капусты, как выразился вчера мотоциклист. Наверняка у него будет куча синяков, когда проснется. Если он вообще проснется.

Минут за пять до остановки дорога стала хуже. По моим ощущениям, раньше мы ехали по какой-то проселочной дороге, а теперь свернули на грязную кривую колею с выбоинами. Удержаться на ногах стало невозможно. Поулсому было лучше — он все равно ничего не чувствовал.

Мы остановились. Сделали разворот в три приема. Снова остановились. Двери фургона открылись. Охотник стоял, уперев руки в бедра, и смотрел на меня. Сквозь прутья клетки я видела, что мы на грязной дороге шириной чуть больше пешеходной тропинки, которая метров пятнадцать извивалась среди деревьев, а потом сворачивала вправо. Неподалеку шумела река. На ее противоположном берегу виднелась узкая полоска песка, потом ровная лужайка с парой кустиков и снова деревья. Мотоциклиста и «Секьюрисора» не было.

— Проголодалась? — спросил Охотник.

Я не смотрела на него и старалась сконцентрироваться на дыхании через нос. В воздухе пахло сыростью. Облака рассеялись, показались первые звезды. Ноздри были горячими. До восхода луны оставалось меньше двух часов. Я почувствовала первый намек на то, что зверь вот-вот высвободится, меня обуяло порочное удовольствие от предчувствия огромной силы, которая заполнит все тело от ступней ног к щиколоткам, голеням, бедрам, локтям, плечам. Если я доживу до этого момента.

— Эй, — сказал Охотник, — у тебя сегодня просто обед на колесах. Разве не удобно?

Конечно, он имел в виду Поулсома. «Поулсом сказал, что они уже все продумали, — объяснила я Джейку, когда мы обсуждали полнолуние, Превращение и жажду еды, — что бы это ни значило». Что бы ни готовил Поулсом, то, что происходило сейчас, явно не входило в его планы. Резкий приступ клаустрофобии заставил меня предпринять еще одну бесплодную попытку освободиться. Я, еле сдерживаясь, сжала зубы, скотч на губах еще сохранял тепло и вес его ладони.

Я посмотрела прямо ему глаза. Очень медленно показала средний палец. Он тихо рассмеялся и захлопнул дверь фургона.

Поулсом пришел в сознание. Его била дрожь, на лбу выступили капли пота. Насколько я могла понять по его виду (в фургон попадал лишь вечерний свет через тусклое маленькое окошко), прошлая ночь и этот день дались ему нелегко. Он что-то бормотал, но из-за скотча на губах ничего было не разобрать. Потом он взглянул на часы.

Я чувствовала, что Проклятие уже близко, и его реакция на то, что он увидел, меня не удивила. Весь последний час мой организм находился на предпоследней стадии перед восходом луны, волк смотрел сквозь мои глаза со спокойной, уверенной звериной бдительностью. Лодыжки и запястья жгло, потому что я истерично пыталась высвободиться при каждом новом приступе голода. Хотя в целом мышцы расслабились, и я была спокойна, несмотря на боль.