Новая книга ужасов - Стивен Джонс

– Нет, мэм. Сюда в прошлом году попала одна из «жужжалок»[94], – он сымитировал для нее звук ракетного двигателя, все понижая голос, пока не закончил низким звуком взрыва.

Женщина кивнула и затушила сигарету об обнажившийся цементный раствор, двигая ее взад и вперед, пачкая черным пеплом по серо-желтому, а потом бросила окурок себе под ноги.

– Знаете, тут появляются привидения, – сказал мальчик. – Правда, в основном ночами.

Она улыбнулась, и мальчик увидел за ее напомаженными в цвет крови губами окрашенные никотином зубы. Женщина снова кивнула.

– Да, – сказала она. – Да. Полагаю, так и есть, верно?

Мина убила его вдали от дороги. Тайком достала из сумочки купленную в Чипсайде опасную бритву, пока мальчишка выискивал кусочки шрапнели, чтобы ей показать, – зазубренные сувениры приятного осеннего вечера в Пурфлите. Одна рука в перчатке быстро закрыла ему рот, и мальчик успел издать только слабый придушенный удивленный звук, прежде чем она провела лезвием по его горлу, и темная и влажная жизнь выплеснулась на камни. Он стал первой жертвой с ее возвращения в Англию, поэтому какое-то время Мина просидела рядом с ним в холодной тени накренившейся стены, чувствуя, как кровь засыхает корочкой вокруг ее рта.

Один раз Мина услышала радостный собачий лай со стороны развалин, которые долгое время назад были убежищем Джека Сьюарда. Она вздрогнула от прилива адреналина, а сердце пропустило удар, а потом застучало быстрее: она подумала о том, что кто-то мог идти сюда, что ее нашли. Но никто не пришел, и она сидела с мальчиком и удивлялась тому, что все еще чувствовала внутри запутанный узел пустоты, неизменный и, очевидно, неизменяемый.

Часом позже она оставила мальчика под неряшливыми кустами и отправилась вымыть руки и лицо в сверкающем пруду. Если в Карфаксе и появлялись призраки, они обошли ее стороной.

Август 1955

В тесном и суматошном кабинете в западном Хьюстоне было даже жарче чем обычно. Жалюзи были опущены, чтобы не впускать солнце, так что оставался только мягкий свет латунной настольной лампы Одри Кавано, ненавязчивая раскаленная белизна сквозь зеленый абажур. Но сумрак не учитывал липкого жаркого манхэттенского лета. В офисе стояла духота, и Мине снова хотелось в туалет. Ее мочевой пузырь зудел, она вспотела и морщила нос от застарелого запаха дорогих английских сигарет, которые психоаналитик курила без перерыва. Выцветшая фотография Карла Юнга в рамке болталась на крючке позади стола, и Мина чувствовала взгляд его серых, понимающих глаз, которые хотели пробраться внутрь, увидеть, узнать и вывести здравомыслие из безумия.

– Сегодня вы хорошо выглядите, Вильгельмина, – сказала доктор Кавано и скупо улыбнулась. Она зажгла очередную сигарету и выдохнула в оцепеневший воздух кабинета огромное облако. – Спите лучше?

– Нет, – ответила Мина, и это было правдой. – Не особенно.

Не с кошмарами и звуками уличного движения всю ночь у ее квартиры в Южном Хьюстоне, с никогда не умолкающими голосами за окнами – она постоянно сомневалась, не к ней ли обращены слова. И не в эту жару.

Жара была словно живое существо, которое хочет ее удушить, пытается вечно удерживать мир на грани разрушительного пожара.

– Мне очень жаль, – доктор Кавано покосилась на нее сквозь дымное облако, скупая улыбка уже уступила место знакомой заботливости. Одри Кавано, кажется, никогда не потела, чувствовала себя комфортно в костюмах мужского покроя, а ее волосы были собраны в аккуратный тугой пучок.

– Вы говорили со своим другом в Лондоне? – спросила Мина. – Вы сказали, что собираетесь…

Может, психоаналитик услышала напряжение в голосе Мины, потому что она громко, нетерпеливо вздохнула и откинула голову, глядя на потолок.

– Да. Я говорила с доктором Бичером. На самом деле, как раз вчера.

Мина облизала сухим языком еще более сухие губы, похожие на высохшую кожицу увядшего фрукта. После небольшой паузы, секунды молчания, Одри Кавано продолжила:

– Он смог отыскать некоторое количество ссылок, касающихся нападений на детей, совершенных «красивой женщиной», в газетных статьях, начиная с сентября тысяча восемьсот девяносто седьмого года. В «Вестминстер газетт» и некоторых других. Так же немножко про крушение в Уитби. Но, Мина, я никогда не говорила, что не верю вам. Вам не было нужды что-либо доказывать.

– У меня были эти вырезки, – пробормотала Мина сухим языком. – У меня когда-то были все вырезки.

– Я всегда считала, что так и было.

После этого снова наступила тишина, которую заполняли только уличные звуки десятью этажами ниже. Доктор Кавано надела очки для чтения и открыла желтый блокнот для стенографии. Карандаш черкал по бумаге, записывая дату.

– Эти сны – они все еще о Люси? Или в них снова приют?

Капля пота медленно сбежала по нарумяненной щеке Мины, скользнула к уголку рта, принеся с собой неожиданно резкий вкус соли и косметики – чтобы подразнить ее жажду. Она отвернулась, глядя на потертый пыльный ковер у себя под ногами, на полки, забитые книгами по медицине и психологическими журналами, на дипломы в рамках.

– Я видела сон про мир, – она почти шептала.

– Да? – голос Одри Кавано звучал немного жадно, возможно, потому, что это было что-то новое, что-то неизвестное в утомительном параде иллюзий старой Мины Мюррей. – Что вам снилось о мире, Вильгельмина?

Еще одна капля пота растворилась на кончике языка Мины, уйдя слишком быстро и оставив после себя мимолетный мускусный вкус ее самой.

– Мне снилось, что мир – мертв. Что мир закончился долгое, очень долгое время тому назад. Но он не знает, что он мертв, и все, что осталось от мира – это сон призрака.

Несколько минут никто из них больше ничего не говорил; в тишине раздавался только звук карандаша психоаналитика, а потом стих и он. Мина прислушивалась к улице: машинам и грузовикам, к городу. Солнце прорезало узкие щели в алюминиевых жалюзи, и Одри Кавано чиркнула спичкой, зажигая еще одну сигарету. Мина почувствовала, как запах серы обжигает внутреннюю поверхность ее ноздрей.

– Вы думаете, что это правда, Мина?

И Мина закрыла глаза, желая остаться наедине с усталым, мерным стуком своего сердца, оставив остаточное изображение гореть во тьме за пергаментными веками подобно шраму от ожога.

Сегодня она была слишком усталой для признаний или воспоминаний, слишком неуверенной, чтобы облечь разбросанные мысли в слова. Она начала уплывать, и, без вмешательства терпеливой Кавано, через несколько минут погрузилась в сон.

Апрель 1969

После того как Бренда Ньюфилд в ее белых туфлях выходит из больничной палаты, Мина, проглотив капсулы вместе с глотком имеющей вкус пластика воды из стоявшего на тумбочке кувшинчика, садится. Она с трудом опускает ограждение кровати и медленно, пересиливая боль, перекидывает ноги через край. Она смотрит на свои голые ноги, висящие над линолеумом, на уродливые желтые ногти, старческие пятна и слишком сильно растянутую тонкую кожу над костями – как на раме воздушного змея.