Песни Петера Сьлядека - Генри Лайон Олди

И вот сейчас могучий Эрнст Витфель клянчил милостыню у церковной ограды.

Обе руки его были сломаны. Ужасаясь, я втайне позавидовал мастерству неведомого бойца: сильные, умелые, беспощадные руки фехтмейстера висели сухими лозами винограда. Пожалуй, Эрнст сумел бы правой взять кружку пива, только неполную, иначе тяжесть бы подломила десницу, словно снеговая шапка – зимнюю ветвь ели. Левой же он мог лишь чуть-чуть шевелить в плече, кривясь от боли.

Я кинул ему гульден.

– Храни вас Господь, добрый господин…

– Здравствуй, Эрни.

Он поднял глаза. Затравленные, гноящиеся глаза собаки, покинутой хозяевами.

– Здравствуй, Людвиг, – равнодушно ответил он, как если бы вместе с руками потерял способность удивляться или радоваться. – Ты, я вижу, при деньгах. Положи свой гульден мне за пазуху. Если увидят другие нищие, отберут. Или мальчишки стащат из берета…

Я накормил его обедом в ближайшей харчевне. Ни о чем не спрашивая, ни к чему не понуждая. Ел он тоже по-собачьи, наклонясь лицом к миске и лишь изредка помогая себе искалеченной правой рукой. Насытясь, Эрнст без особой благодарности уставился на меня. Складывалось впечатление, что он готовится к расчету за угощение и ему очень не хочется этого делать.

– Тебе обязательно надо узнать? – спросил он.

Я кивнул.

– Аника-воин, – тихим, мертвым голосом Эрнст Витфель произнес незнакомое мне имя, больше похожее на дурацкую кличку. – Мы встретились с ним позапрошлым летом. На Кленечской ярмарке, близ Орзмунда.

В середине августа Кленеч посетили бойцы из «Братства Св. Луки», которые в отличие от более заносчивых коллег по цеху часто разъезжали с выступлениями. Их стиль боя был самым зрелищным – хотя и не скажу, что самым смертоносным, – включая жонглирование оружием и борьбу. Публика обычно ревела от восторга. Крики зевак, похвальба выступающих рождали в Эрнсте ледяное, бритвенно острое раздражение. Наконец, не выдержав, он полез на помост. Первых юнцов, невесть какими играми заработавших диплом, бывший ландскнехт, а ныне фехтмейстер, жестоко избил шестом, один против четверки с кинжалами и мечами. Затем вынул из ножен двуручный корделач, с которым не расставался даже в борделях.

– В вашем братстве есть мужчины?! Я не имею в виду этих сопляков…

Вызов принял низкорослый «брат» постарше, вооруженный палашом и кулачным щитом-брокелем. Бой затянулся, но рано или поздно случилось неминуемое: ошибка «брата», взмах Витфеля, и огромное лезвие корделача перечеркивает соперника. Уходя от мертвеца прочь, Эрнст запомнил чей-то неприятный взгляд. Только взгляд, без лица, как если бы чужие глаза одиноко висели в воздухе.

Вечером на окраине Кленеча, когда Эрнст возвращался из харчевни, направляясь к знакомой вдовушке, его встретил тот же взгляд. Сейчас глаза обрели хозяина, но спроси кто Эрнста Витфеля, фехтмейстера и задиру, как выглядел этот человек, Эрнст пожал бы плечами. Никакой, и звать никак.

– Меня зовут Аника-воин, – опроверг выводы Витфеля человек, загораживая дорогу. – Ты очень храбрый и очень умелый солдат. Я понимаю, это злит: когда видишь чужака в своих владениях. Волков, например, это злит. Медведей. Тебя. Меня.

– Ты дерешься языком? – спросил Эрнст.

– Понадобится – смогу языком. Если ты ищешь силу, ты ее нашел.

– Вот и славно, – кивнул Эрнст, обнажая корделач.

Бой закончился, не успев начаться. Звездчатые шары боевого кропила, которым Аника-воин орудовал легче, чем стряпчий – гусиным пером, превратили руки Витфеля в беспомощное крошево. В этом бою не крылось издевки умелого над неловким; ничего личного, никаких чувств, даже возмездия или кары за самоуверенность. Напротив, проклятый Аника был деловит и сосредоточен, словно подрядился на скучную, но ответственную работу и намеревался исполнить заказ со всем возможным качеством, не тратя лишнего времени. Можно даже сказать, он был доброжелателен, оказывая противнику серьезную услугу, если, конечно, язык повернется сказать такое. Наступив сапогом на выпавшую саблю, Аника-воин дождался ответного хруста и повторил, прежде чем уйти, не оборачиваясь:

– Ты искал силу. Ты нашел.

– Работаешь на «Братство Св. Луки», мерзавец?! – прохрипел вслед Витфель, корчась от боли.

– Нет. Я работаю на тебя. На всех вас.

– Убей меня!

Аника-воин пожал плечами. Сейчас он напоминал учителя, который выслушал ответ редкостно тупого ученика. Даже спина его выражала разочарование.

Извиваясь червем, Эрнст сумел доползти до крыльца дома, где ждала любовника сговорчивая вдовушка, и лишь там потерял сознание.

Я еще не знал, что имя Аники-воина станет моей судьбой. Но колючий холодок двинулся вверх по хребту. Голова сделалась ясной-ясной, как рассветное солнце зимой. Моя судьба говорила со мной, просто язык судьбы трудно распознать сразу.

– Я найду его, Эрни. Он будет просить милостыню и отдавать тебе.

– Не надо, Людвиг. В последнее время я часто думаю: что Аника пытался сказать мне, вертя своим кропилом, и чего я не понял? Иногда кажется: вот-вот пойму…

– Поймешь, земляк. Когда я изувечу этого негодяя, поймешь.

– Не надо…

Калека просил за обидчика. Калека умолял оставить все как есть. Прежний Эрнст Витфель сказал бы совсем другое. У него сломали хребет, не руки.

От дыхания судьбы затылок покрывался льдом.

Пять долгих лет, ища Анику-воина в окрестностях Орзмунда, я встречал лишь его жертв. Польский гусар, грозный рубака-шляхтич; Большой Джон, мастер йоменри, не знавший равных на шестах и копьях; капитан пражских «Фехтовальщиков Пера», обласканных Рудольфом II; испанский идальго, ветеран битвы при Равенне; двое или трое Doppelsoldner, прошедших школу жизни, подобную моей… Задиры, вояки, победители. Сейчас это были калеки. Сукин сын Аника никогда не убивал. Даже в такой малости – милости! – он отказывал, хотя после его «крестин» солдаты кричали криком, моля о смерти, как о Господней благодати. Я расспрашивал жертв Аники, пытаясь выудить крохи правды, но всякий раз оставался ни с чем. Толстый, худой, прямой, сутулый, лысый, кудрявый; боевое кропило, алебарда, шпага, чешский дюсак, французский эсток, двуручник-биденхандер, ходский топорик… Похоже, ему было все равно, как выглядеть и чем драться.

Лишь бы дело происходило в окрестностях Орзмунда.

Он делал работу, смысл которой был темен для Медвежьего Когтя.

Тогда я стал искать по-другому. Оказываясь в здешних краях, я вел себя наглее наглого. Лез на рожон. Артикул ограничивает дуэли наемников, предлагая выбирать неопасное оружие и избегать смертельного исхода. Людвиг Беренклау плевать хотел на артикул. Лучшие бойцы принимали мой вызов, я дрался, дрался, дрался… Изредка, выныривая из счастливого угара, понимал: это настоящая жизнь. О такой судьбе я мечтал, не смея признаться. Жалованье? – ерунда. Военная карьера? – хлам. Подминать, доказывать, утверждать, чуя сладкий вкус победы на губах…