Марина Мнишек - Вячеслав Козляков

Обсуждение «царских» ответов сопровождалось попыткой переворота, в результате которой гетман князь Роман Ружинский чуть не погиб. Дело затеял «посол» от воинства в Калугу Януш Тышкевич, «недовольный главенством Ружинского». По воспоминаниям Николая Мархоцкого, произошел «бунт на рыцарском круге», куда собралось около сотни недовольных гетманом людей, вооруженных «рушницами» (мушкетами) и одетых в доспехи. Когда собравшиеся стали обмениваться между собой соображениями: «чью сторону лучше держать – короля или Дмитрия», Тышкевич и его сообщники принялись разгонять круг: «С кличем, словно идут на неприятеля, они напали на круг и дали залп из рушниц прямо в ту сторону, где стоял князь Рожинский. Круг бросился врассыпную. Князь Рожинский остался, но товарищи увели его в стан и защищали, отстреливаясь из нескольких рушниц». Тогда сторонники похода к «царю Дмитрию» в Калугу попытались организовать свое войсковое собрание.

Они выехали за пределы обоза с призывом: «Кто смелый – к нам в круг!» В итоге наемники приняли тайное решение ждать ответа посольства к королю. Теперь все зависело от Сигизмунда III. Если он и дальше не решится ничего сделать для тушинского воинства, то оно получало свободу действий. Из чувства самосохранения договорились об организованном отходе из Тушина в случае, если он состоится: «Самые дальновидные понимали, что раскол под боком у неприятеля мог привести нас к верной гибели. Тайно мы договорились сохранять согласие и держаться на этом месте до определенного времени. А если нас не удовлетворят условия короля и придется разделяться, тогда, сохраняя единство и согласие, мы отойдем от столицы, по крайней мере на десять миль. А затем пусть каждый, без обиды друг на друга, направится в ту сторону, какая ему по нраву. Все это мы скрепили на генеральном круге словом дворянина» [340].

Все так и случилось. Наемники бросили подмосковные «таборы» и стали отходить в сторону Волока-Ламского. 6 (16) марта 1610 года жители Москвы с облегчением и радостью увидели, как горит «большой обоз», подожженный самими тушинцами, увозившими награбленное добро под охраной своих пушек. Иосиф Будило описал это отступление тушинцев, приведя полное расписание полков и артиллерии: сначала шла «передняя стража» из гусарских рот, за ними «артиллерия, при ней донцы и пехота… при артиллерии московский табор». Донскими казаками командовал Иван Заруцкий, которому предстоит сыграть особую роль в судьбе Марины Мнишек. Затем шли полки Адама Рожинского и Иосифа Будило, а за ними «возы» разных полков. «За возами шло все войско в таком порядке, как обыкновенно идут полки: впереди его милость отец патриарх (митрополит Филарет. – В. К.) с боярами, потом полки – г. Зборовского, г. гетмана (князя Романа Ружинского. – В. К.), г. Хрослинского, Глуховского, Копычинского; в заднюю стражу изо всех рот по 10 конных для охранения от московских наездников. Передние люди, которые назначают место для стана, ехали в густом строю, окружив пушки; если бы что случилось, они готовы были подать помощь и назади» [341].

Среди уходивших из Тушина был назначенный со своей ротой в переднюю стражу Николай Мархоцкий. Он вспоминал: «Мы из-за своих разногласий также двинулись без всякого шума к Волоку, взяв с собой арматы (пушки. – В. К.), которые были многочисленны и ценны. Отстроенный, словно город, обоз мы подожгли» [342]. В Иосифо-Волоколамский монастырь тушинцы пришли 8 (18) марта.

«Царица» Марина Мнишек со своей небольшой свитой также побывала в Иосифо-Волоколамском монастыре, разминувшись с тушинским войском дней на десять. Здесь ее ждала встреча с братом Станиславом Мнишком, покинувшим Тушино вслед за нею. Станислав Мнишек и оставшиеся женщины из «царицыной» свиты направлялись к королю Сигизмунду III под Смоленск. Брат вновь стал уговаривать сестру изменить свое намерение и вернуться под покровительство короля, но Марина уже сделала свой выбор и не скрывала его. Еще прежде чем саноцкий староста доехал до Смоленска, там 6 (16) марта знали, что Марина Мнишек прибыла в сопровождении сапежинцев в Иосифо-Волоколамский монастырь, «где она, взяв старую свою женщину, отправилась прямо в Калугу, к тому обманщику, с которым она тайно побраталась» [343]. Следовательно, в Иосифо-Волоколамском монастыре Марина Мнишек оказалась около 27 февраля (9 марта), а покинула его не позднее 4 (14) марта.

«Старая женщина», согласившаяся разделить с Мариной Мнишек выбранную ею судьбу, – не кто иная, как ее добрая «панья Казановская», когда-то спасшая ей жизнь во время московского погрома в день гибели «царя Дмитрия Ивановича». Приехав в Калугу, Марине пришлось заново собирать свою женскую свиту. По свидетельству Конрада Буссова, она вышла из положения, взяв к себе дочерей служилых иноземцев.

Конрад Буссов, живший в Калуге, вполне достоверно описал приезд туда переодетой в мужское платье «царицы»: «В Калуге перед воротами она сказала страже, что она доверенный коморник Димитрия со спешным и очень важным к нему донесением, о котором никто, кроме него самого, не должен знать. Царь сразу сообразил, в чем дело, приказал казакам хорошенько охранять ворота, а коморника впустить. Тот сейчас же поехал к кремлю, к царскому крыльцу, спрыгнул там с коня, предстал пред очи своего государя и тем доставил ему большую радость. А так как привезенная царицей из Польши женская свита уехала… назад в Польшу, то она взяла себе новую свиту из немецких девушек, родители которых жили в этих местах. Гофмейстериной над ними назначила тоже немку и все время очень благожелательно и благосклонно относилась к немцам» [344].

Стоит обратить внимание на странное слово «побраталась», которое употребили секретари, ведшие дневник королевского похода под Смоленск: «царица», по их словам, «тайно побраталась» с калужским «обманщиком» (именно так в подлиннике: «pobratala»). Переводчик дневника привел рядом со словом «побраталась» еще один вариант в скобках – «обвенчалась». Но об этом ли шла речь? Саноцкий староста Станислав Мнишек, добравшийся до королевского обоза 10 (20) марта, сообщал, что «только в Осипове (Иосифо-Волоколамском монастыре. – В. К.) узнал от своей сестры, когда она выезжала в Калугу, что «она повенчалась с тем франтом, который присвоил себе имя Димитрия» [345]. При передаче его слов королевские секретари использовали слово slub – «венчание», то же самое, которым была обозначена свадьба Марины Мнишек с царем Дмитрием Ивановичем через уполномоченного посла Афанасия Власьева в Кракове в ноябре 1605 года.

Но почему Марина Мнишек доверила свою тайну брату только теперь, когда их пути решительно расходились? Не для того ли, чтобы подтвердить правоту своего решения об уходе в Калугу, а не к королю? Еще более странно, что живший рядом с сестрой в Тушине Станислав Мнишек, как и все «рыцарство», ничего не знал о их венчании. Что могла называть Марина Мнишек словом «братание» в своих отношениях с «царем Дмитрием»? Может быть, определенные условия ее пребывания в Тушинском лагере, обсуждавшиеся перед тем, как она согласилась приехать в обозы «царя Дмитрия»? Или те условия, на которых она согласилась приехать в Калугу?