Военные мемуары. Единство. 1942-1944 - Шарль де Голль

Совершив перелет на самолете, который любезно прислал за мною президент Соединенных Штатов, я в сопровождении Чейпина 6 июля, во второй половине дня, прибыл в Вашингтон. Меня сопровождали Бетуар, Палевский, Ранкур, Парис, Бобе и Тейсо. На пороге Белого дома меня встретил, приветливо улыбаясь, Франклин Рузвельт. Рядом с ним был Корделл Хэлл. После чая мы с президентом долго беседовали с глазу на глаз. Такие же беседы мы имели с ним и в последующие два дня. Меня поместили в Блейр-хауз, старинное любопытное здание, которое американское правительство обычно отводит для своих гостей. Завтрак в Белом доме, происходивший в торжественной, но сердечной обстановке, обед у государственного секретаря, обед у военного министра, прием, который я устроил в нашем посольстве — во временной его резиденции, так как здание, в котором помещалось и будет в дальнейшем помещаться французское посольство, для нас еще закрыто, — все эти празднества служили поводом для встреч и бесед с политическими и военными руководителями, соратниками президента.

Вот его ближайшие помощники: Корделл Хэлл, который выполняет свою трудную задачу с большой добросовестностью и душевным благородством; вероятно, его несколько стесняет недостаточное его знакомство с зарубежными странами и вмешательство президента в область его деятельности; Паттерсон и Форрестол, которые на своих министерских постах усвоили психологию хозяев огромных промышленных предприятий — ведь их департаменты (у первого сухопутная армия и авиация, а у второго — военно-морской флот) за три года чудовищно разрослись и поглощают большую часть ресурсов, дарований и честолюбивых стремлений Америки; Моргентау[98] — большой наш друг и сторонник, ведающий неисчерпаемой государственной казной, которой, однако, этот щепетильный казначей управляет со строжайшей пунктуальностью; генерал Маршалл, неразговорчивый собеседник, но смелый организатор, осуществивший стратегический план, имеющий мировое значение; адмирал Кинг, человек пламенной энергии и воображения; он откровенно гордится тем, что скипетр владыки океанов переходит теперь в руки американского флота; генерал Арнольд, который силой методичности сумел из скопища самолетов, спешно задуманных, сконструированных, опробованных, и из летного состава, быстро навербованного, обученного и пущенного в дело, создать внушительную силу, какою стала военная авиация Соединенных Штатов; адмирал Леги, который, по-видимому, был изумлен ходом событий, дивился моему появлению в Вашингтоне, но примирился с ним; Коннели и Сол Блум — председатели двух комиссий по иностранным делам (первый — сенатской комиссии, а второй комиссии палаты представителей), жаждущие быть во всем осведомленными. Этот штаб представляет собою крепко спаянный отряд, который в силу характера каждого из его членов и яркой личности Рузвельта не приписывает себе блестящих талантов, но, без всякого сомнения, стоит на высоте своих обязанностей.

Конечно, я не преминул посетить могилу Неизвестного солдата в чудесном парке Арлингтон. Я навестил генерала Першинга, который с величавым душевным спокойствием доживает последние свои дни в военном госпитале. Чтобы воздать честь памяти Джорджа Вашингтона, я совершил паломничество в Маунт-Вернон. В Блейр-хаузе я принимал многих видных деятелей и прежде всего Генри Уоллеса, вице-президента Соединенных Штатов, который мечтает о социальной справедливости и хотел бы, чтобы победу мы одержали ради простого человека, и Падилья, министра иностранных дел Мексики, который находился тогда в Вашингтоне. В резиденции наших миссий я встретился с французским дипломатическим персоналом, которым руководил Анри Оппено; затем генерал де Сен-Дидье, адмирал Фенар и полковник Люге представили мне наших офицеров. Перед отъездом из Вашингтона я выступил на пресс-конференции, беседовал со многими из журналистов, собравшихся послушать и расспросить меня. В течение пяти дней, проведенных в столице Соединенных Штатов, я с радостью видел, как растет волна доверия к нам, захватывая цвет американского общества, и я сделал вывод, что оптимизм — хорошее средство завоевать сердца, надо только обладать им.

Президент Рузвельт, несомненно, им обладает. В наших беседах он старался не касаться никаких жгучих вопросов, но широкой кистью рисовал политические цели, которые он надеется достигнуть благодаря победе. Его стремления казались мне грандиозными, но внушали тревогу за судьбы Европы и Франции. Изоляционизм Соединенных Штатов Америки президент считает большой ошибкой, отошедшей теперь в прошлое. Но он бросается из одной крайности в другую и хотел бы установит систему постоянного вмешательства посредством международных законов. Он полагает, что четырехчленная директория Америка, Советская Россия, Китай и Англия — урегулирует проблемы всего мира. Парламент Объединенных Наций придаст власти «большой четверки» демократический вид. Но для того, чтобы не отдавать в распоряжение трех из этих держав почти весь шар земной, эта организация, по его мнению, должна будет потребовать, чтобы в различных странах мира были устроены базы американских вооруженных сил, причем некоторые из них необходимо расположить и на французской территории.

Рузвельт рассчитывал вовлечь таким образом СССР в объединение, которое будет сдерживать ее честолюбивые стремления и в рамках которого Америка может собрать свою клиентуру. Он знает, что из четырех великих держав Китаю Чан Кайши необходимо его содействие, а Англия из опасения лишиться доминионов должна согласиться с его политикой. Что же касается сонма средних и малых государств, Америка будет иметь возможность воздействовать на них путем оказания им материальной помощи. Наконец, право народов располагать своей судьбой, поддержка, оказанная Вашингтоном, наличие американских баз породят в Африке, в Азии, в Меланезии новые суверенные государства, которые увеличат собою число стран, обязанных Соединенным Штатам. В свете подробных перспектив даже важные вопросы, касающиеся Европы, — а именно участь Германии, судьба привисленских, придунайских и балканских стран, будущее Италии — кажутся ему второстепенными. Ради счастливого их разрешения Рузвельт не согласится пожертвовать гигантскими замыслами, которые он мечтает осуществить.

Рузвельт рисует мне свои планы. Я слушаю его и думаю: «Как это характерно для людей: идеализм прикрывает стремление к могуществу». Президент, впрочем, вовсе не излагает свои мысли, как профессор, развивающий определенные положения, или как политик, разжигающий страсти и корыстные интересы. Он рисует легкими, тонкими штрихами, рисует так хорошо, что трудно решительно возражать этому художнику, этому соблазнителю. Однако я отвечаю ему, что, по моему разумению, такой план может угрожать Западу большими опасностями.