Демонология Сангомара. Искра войны - Д. Дж. Штольц

– Снова врешь. Тогда почему пропал Горрон де Донталь? Не дури мне голову, он тоже был подставлен твоими трудами.

– Он жив!

– Почему от него до сих пор нет вестей?

– Его задержали. Лишь задержали на юге. С его головы и волоса не упало. Мы к старейшим из вас относимся с почтением.

– Снова ты говоришь туманно! – обозлился Филипп. – Имена! Кто это сделал?

– Прафиал…

И Кристиан невольно хихикнул сквозь боль, когда понял, что его слова заставили графа напрячься.

Ливень стал стихать. С еловых ветвей закапала вода. Застрекотало в ночи множество киабу, будто с интересом наблюдающих за беседой. Прислушавшись к далекому звуку ожесточенной битвы, которая еще продолжалась на тракте, Филипп отчаянно соображал, как могли деяния велисиалов переплетаться с деяниями Праотцов.

– Как твое настоящее имя? – спросил он.

– Братья и сестры зовут меня, как Тот-кто-еще-любит-веселье. А среди людей… Что ж… Зальхтаарторн… Марриас… Ямес…

Филипп побледнел. Однако рука его не дрогнула и тут.

– Ты, верно, сейчас озадачен вопросом, почему я не убил тебя и других старейшин? – шепнул Кристиан, чувствуя напряжение клинка и его хозяина. – Так причина проста… Наша неприязнь к магам, желающим исчерпать магические озера в своих корыстных целях, – общая. Мы пришли из мира Хорр больше двух тысяч лет назад; и обиталище наше было прекрасно и напоминало живой волшебный океан, где ласковые воды Матери обнимали нас отовсюду, лишали страха, голода, холода. Пока Мать не излилась сюда, крича…

– Нега? Ты говоришь о ней, о магии?

– Да. Негой ее назвали шиверу. А магией – поздние народы. Но для нас это прежде всего – Мать. Поэтому мы не любим, когда и так истонченное тело Матери раздражают заклинаниями, срывающимися с человеческих губ. Они рвут ее и терзают, как псы, якобы зовя ее на языке детей, пока она не исчезнет, исполняя их молитвы. Раньше наша Мать была океаном; затем стала бурной рекой, разлившись по новому миру. А теперь она – только разбросанные озерца, между которыми мы бродим, прячась в телах, чтобы не уподобиться гримам.

Дождь промочил насквозь две фигуры посреди ельника. Император дрожал от холода, однако продолжал говорить, а его слова, мягкие и вкрадчивые, пытались проникнуть в сознание графа Тастемара.

– Филипп, – сказал он. – Ваше бессмертие, столь легко передаваемое с помощью знающих Хор’Аф демонологов, до сих пор при вас только благодаря мне. Я – та сила, что сдерживает южную экспансию. И лишь моими стараниями южане не идут на Север, а их жадность и златожорство еще не разорили святилища. И пока я лежал отравленным, ты ощутил гниль моих советников на себе. Как быстро они продались югу, да? Тебе невыгодно идти против меня. Я – твой союзник. Я – последний заслон перед тем, как твой замок сожгут южане, обступив его войском в сотни тысяч душ; как твою любимую дочь Йеву схватят и потащат к демонологам, которые, помаявшись, все-таки вырвут дар из ее тела; как Совет Старейшин падет перед натиском златожорцев. Отпусти меня, Филипп. Я и так сказал тебе много больше того, что узнавали охочие до знаний чародеи, потерявшие из-за этого свои жизни.

– Где сейчас Уильям? Где Горрон? – повелительно спросил Филипп, не ведясь на сладкие речи.

– Я не знаю, упрямец… Но они должны быть живы, иначе бы ты почувствовал отзвук их дара в твоем теле.

– Вы слишком хорошо сообщаетесь друг с другом, чтобы ты ничего не знал, – не поверил граф. – Ты не союзник мне, пока не отпустишь свои попытки обмануть меня, как обманываешь всех вокруг.

На уставшее лицо императора легла печать гнева.

– Убери клинок… Я вспыльчивый, но отходчивый, и пощажу тебя, дабы ты смог найти своего сына Уильяма. Да и не в твоей власти убить меня, ибо я пережил тысячи жизней, где меня топили, травили и били в спину, но в твоей власти, Филипп, сохранить жизнь хотя бы себе – ради сына и дочери. Не угрожай богу – это может обернуться скверно.

Филипп оборвал:

– Твои запугивания пусты для меня.

Кристиан расхохотался, понимая, отчего граф так уверен в собственной неприкосновенности, и затем восторженно заявил:

– Ах, Филипп! Право же, тебе бы стоило после посещения наших усыпальниц сообразить, в чем тут дело. Но будь по-твоему. Я милосерден и потому объясню. Ты, верно, думаешь, что ты в безопасности, потому что я не смогу после смерти этого юного тела переползти в тебя? Ох нет, ты глубоко заблуждаешься! Твоя невосприимчивость – это лишь последствия способностей твоего тела впитывать магию. Ты не отражаешь магию, безумец, а впитываешь ее! А потому мне ничего не будет стоить от лица прославленного Белого Ворона завершить начатое. Пусть я и сам не смогу пользоваться магией.

Филипп вздрогнул. Но не от угроз. У него в сознании вдруг мелькнула страшная догадка. А Кристиан продолжил:

– Удача улыбается тебе, сын Ройса, потому что из всех нас ты повстречал самого милосердного и веселого – меня! Сложись все иначе, я бы даже сделал тебя своим военачальником, ибо люди, даже талантливые, уж больно легко подвержены смерти. Но не надейся, что твои безумные выходки и дальше не будут стоить тебе жизни. Встреться ты с другими из нас, с теми, кто устал жить, кто стал апатичен к этой жизни и причудам материального тела… Стоило бы тебе только дерзнуть им – и тебя бы убили. Размазали, как муху, лишь бы не зудел и не мешал пребываниям в мечтах о смерти. Так что одумайся!

Клинок скользнул в ножны. Ребенок рухнул на хвойный ковер, хватаясь за горло. Откашлявшись, он поднялся и отряхнул плащ от налипших мокрых еловых иголок. Затем лукаво улыбнулся, поправил мокрые вихры и нашел взглядом корону, которая лежала тут же рядом, водрузил ее на себя. Неуклюже он вскарабкался на свою кобылу и стал вытирать рукавом кровавую рану на щеке.

– Поехали Филипп, назад, – пропищал Кристиан. – Поехали к побоищу, где уже должны были собраться наши младшие братья, не успевшие принять физическое тело. Они, бедняги, прокляты вечно и бездумно скитаться по миру, силясь найти Мать, которой уже нет.

На тракте войска Глеофа уже вовсю теснили неприятеля, который счел, что император мертв. Некоторые из стоохсовцев успели убежать в лес, и их теперь преследовали. Сюда уже медленно стекались отовсюду гримы, которые росли на глазах вдвое, а то и втрое, впитывая души погибших.

Граф вел кобылу Кристиана к глеофянам, которые остервенело искали императора среди тысяч трупов, выстилающих тропу. Герцога Круа было слышно громче всех; он, держа у груди перебитую кисть, неистово требовал отправить в лес поисковые отряды.

Наконец, Филиппа и Кристиана увидели.

– Слава императору! – закричали люди.

– Слава Кристиану Третьему!

– Ямес облагодетельствовал нашего императора!

– Он жив!

После того, как бои закончились на протяжении всего тракта, войско добралось до места стоянки. Там Филипп дождался, пока весь хвост вереницы подтянется до лагеря, и развернул свои подразделения.