Ошибка Лео Понтекорво - Алессандро Пиперно

Когда Лео понимал, что ребенок не может больше выносить определенную терапию, он делал все, чтобы поменять ее или облегчить. Когда он видел малышку, измученную костно-мозговой аплазией, одним из самых страшных последствий химиотерапии, он давал ей несколько недель передышки. Он ждал, пока костный мозг не начнет снова нормально выполнять свои функции и производить необходимое количество белых телец, в которых нуждается иммунная система. Потому что профессор Понтекорво ни на секунду не забывал о том, что самые эффективные средства лечения рака, то есть химиотерапия и облучение, каждое по-своему, самая вредная отрава, с которой надо было обращаться с искусством алхимика.

Это была та форма гуманности, которую Лео применял к пациентам и которая сделала его более чувствительным по сравнению с его коллегами, в психологическом аспекте этого дела. Его отделение было первым в Италии, которое пополнило свой персонал психологами. Лео заключил особый договор с главным специалистом-психологом, доктором Лореданой Соффичи: она посвятила его в таинства детской психологии.

Говорить правду пациентам. Не лишать их ответственности. Не питать иллюзий. Привлекать их к борьбе. И в то же время побуждать их идти вперед, как будто ничего не случилось. Это были слова доктора Соффичи. Лео разделял с этой женщиной желание, чтобы пациенты могли наслаждаться возможностью продолжать жить, играть, учиться. Новые игрушки, которые Лео покупал для Филиппо и Сэми за границей, обязательно оказывалась и в игровой палате отделения, и вместо того чтобы казаться кладбищем старых игрушек для сиротского дома, она выглядела комнатой избалованного ребенка.

Лео во всем доверял Лоредане. Ему нравилось участвовать в семинарах, которые она организовывала в стенах больницы для школьных учителей. Ему нравилось слушать ее выступления. Он отмечал, как резковатые объяснения этой женщины отражали его многолетний практический опыт. Лоредана призывала молодых и робких преподавателей уделять внимание мельчайшим деталям поведения и ничего не недооценивать. И этот призыв, несмотря на его банальность, казался Лео очень разумным.

«Вы должны понимать, что любой ребенок изменчив, а ребенок, подверженный стрессу круглые сутки, особенно раним. И не недооценивайте обиду. Возмущение. Гнев. Всегда имейте в виду зависть. Зависть больных по отношению к здоровым. Вы здоровые, а они больные. Вы согласитесь со мной, что это неестественно. Несправедливо. Не думайте, что они не осознают этого. Они прекрасно это понимают. И поэтому могут ненавидеть вас. И нет ничего ужаснее ненависти больного по отношению к здоровому. Особенно в том возрасте, когда эмоции преобладают над разумом. И тем не менее, несмотря на то, что достаточно одной вашей фразы или жеста, чтобы обидеть их или заставить страдать, они заслуживают правды. Если один из учеников не пришел на урок, потому что плохо себя чувствует или потому что не сделал его, нет смысла скрывать от него его участь. Не будьте двусмысленны, не рассказывайте байки. Знайте, что они более готовы к смерти, чем вы».

После этих лекций у Лео сформировались свои убеждения. Ему нравились идеи такой личности, как Лоредана Соффичи, одновременно сострадательной и прямолинейной, четкой и мечтательной, и он пришел к выводу о необходимости сообщать диагноз пациенту. И сейчас из самых благородных побуждений, находясь в самолете по пути в Лондон, он пытался объяснить своему младшенькому, почему притворство хуже рака.

Но затем случилось нечто странное. Именно тогда, когда самолет стал заходить на посадку в аэропорт Хитроу, именного тогда, когда стюардесса по связи стала призывать пассажиров занять свои места, привести спинки сидений в вертикальное положение, закрыть столики и пристегнуть ремни безопасности. Именно в этот момент Сэми, с волнением, настолько чуждым этому ребенку и которое именно поэтому глубоко поразило Лео, просто и ясно спросил отца:

«Папа, а если бы со мной вдруг что-то случилось, ты бы мне это сказал? Правда, папа, ты мне бы сказал?»

Скорее из-за беспокойства, которое прозвучало в голосе сына, чем из-за его слов, Лео почувствовал смущение, нерешительность, он не знал, отвечать сыну искренне или какой-нибудь остроумной фразой перевести разговор в более легкомысленный регистр. В конце концов, спрятавшись за пример с листиками шпината, он сказал:

«Клянусь тебе, что у тебя ничего не застряло в зубах!»

Но Сэми не удовлетворился этой фразой. Сэми не ослабил хватку. Сэми невозмутимо продолжал:

«Обещаешь, папа? Обещаешь?»

«Что?» — нетерпеливо спросил Лео, раскаявшись, что посвятил сына в некоторые секреты своей профессии.

«Что ты мне скажешь. В случае, если со мной что-то произойдет, ты мне об этом скажешь. Ты мне это обещаешь, папа? Обещаешь?»

И Лео, рассерженный настойчивостью Сэми, не глядя ему в глаза, отвернувшись к надвигающемуся пригороду Лондона, пообещал.

(Именно о том обещании, о том беспокойстве думает сейчас Лео, смотря на взволнованного, как тогда, Сэми, который бежит на помощь старшему брату, только что сломавшему лодыжку. Лео спрашивает себя: этот четырнадцатилетний парень по-прежнему задает все эти вопросы? Он надеется, что нет. Он надеется, что он больше не делает этого. Он надеется от всего сердца, что не стал в глазах сына самым большим вопросом. Самым коварным и волнующим. Вопросом без ответа. Лео почти не может дышать. Это то, что случается с нашим телом, когда нами вдруг овладевает чувство жалости и вины.)

В среду утром, в начале декабря 1984 года, трое «мужчин» из семейства Понтекорво, почти окоченевшие, оказались перед вертящимися дверьми отеля «Браунстоун», где их встречал с поклоном странный тип, одетый в форму из зеленого бархата с золотыми нашивками и в смешном цилиндре на голове.

Маленькая табличка у входа (черный фон, золотые буквы) уведомляла клиента, что это старинное здание из песчаника, расположенное в квартале Белгравия, было приспособлено под отель мажордомом лорда Байрона в середине девятнадцатого века. Лео останавливался здесь впервые почти тридцать лет назад с отцом, и с тех пор он всегда выбирал этот отель для своих поездок в Лондон. Он любил маленькую, уютную, обитую плюшем гостиную, бар с поджаристыми тостами и кофе, плотный ковер цвета мальвы, обшивку стен из темного дерева, блестящие латунные ручки и потрескивающий в камине из розового мрамора огонь, приглушающий шум машин с улицы.

Лео был доволен, что его сыновья увидят его в таком месте, во всем блеске. Ему очень нравилось, когда они восхищались им. И в этой старой гостинице он мог продемонстрировать двум мелким соплякам свое умение «быть частью высшего света». Которое заключалось, например, в том, что его узнал смешной паж в лобби. Или в словах, с которыми к нему обратился администратор гостиницы, тощий тип с соломенными волосами и щеками, покрытыми розоватой сеткой сосудов, вот-вот готовых взорваться: «Welcome, Mr. Pontecorvo!»

Затем настала очередь Лео на почти безупречном английском напомнить служащему за стойкой, почти раздраженным тоном для пущего эффекта, что мистер Понтекорво каждое утро в половине седьмого желает горячий кофе по-американски, маффин, свежий номер «Коррьере делла Сера» и «Таймс». И не меняя тона, он спросил у сыновей (бог знает почему по-английски), что они хотели бы на завтрак.