Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть 2 - Александр Дюма

– Но, – ответила Анна Австрийская, – дело очень просто: потому, что англичане ее соотечественники; потому, что они истратили много денег на проводы ее во Францию; потому, что было бы невежливо и даже недипломатично внезапно отослать обратно представителей знатных семей, которые не побоялись никаких жертв, чтобы доказать свою преданность.

– О матушка! Нечего сказать, большая жертва приехать со своей дрянной родины в нашу прекрасную страну, где на одно экю можно купить больше вещей, чем там на четыре! Большая преданность проехать сто лье, провожая женщину, в которую влюблены!

– Влюблены? Филипп, подумайте, что вы говорите!

– Я знаю, что говорю!

– Но кто же влюблен в принцессу?

– Красавец герцог Бекингэм… Неужели вы и его собираетесь защищать?

Анна Австрийская покраснела и улыбнулась. Это имя воскресило в ней столько сладких и в то же время печальных воспоминаний.

– Герцог Бекингэм? – прошептала она.

– Да, один из салонных любимчиков, как говаривал мой дед, Генрих Четвертый.

– Бекингэмы преданны и отважны, – решительно сказала королева.

– Ну вот, теперь моя мать защищает друга сердца моей жены! – простонал изнеженный Филипп в порыве отчаяния, потрясшем его до слез.

– Сын мой, сын мой! – прервала его Анна Австрийская. – Это выражение недостойно вас. У вашей жены нет друга сердца, а если бы такой и явился, им не будет герцог Бекингэм. Мужчины из его рода, повторяю вам, честны и скромны; они свято чтут законы гостеприимства.

– Ах, матушка! – вскричал Филипп. – Бекингэм – англичанин, а разве англичане оберегают достояние французских принцев и королей?

Анна опять покраснела и отвернулась, словно для того, чтобы вынуть перо из чернильницы, на самом же деле желая скрыть от сына свой румянец.

– Право, Филипп, – поморщилась она, – вы употребляете выражения, которые смущают меня. Ваш гнев ослепляет вас, а меня пугает. Ну подумайте, рассудите…

– Мне нечего рассуждать, матушка, я вижу.

– Что же вы видите?

– Я вижу, что герцог Бекингэм не отходит от моей жены. Он осмеливается подносить ей подарки, и она решается их принимать. Вчера она заговорила о фиалковом саше. Наши парфюмеры – вы это знаете, матушка, так как сами безуспешно требовали от них сухих духов, – наши французские парфюмеры не могли добиться этого аромата. А у герцога было с собой фиалковое саше. Значит, это он подарил моей жене саше.

– Сын мой, – сказала Анна Австрийская, – вы строите пирамиды на остриях иголок. Берегитесь. Что тут дурного, спрашиваю я вас, если человек даст своей соотечественнице рецепт новых духов? Ваши странные понятия, клянусь вам, вызывают во мне тяжелые воспоминания о вашем отце, который часто причинял мне страдания своей несправедливостью.

– Отец герцога Бекингэма, наверное, был сдержаннее и почтительнее сына, – усмехнулся Филипп, не замечая, что он грубо оскорбляет чувства матери.

Королева побледнела и прижала к груди судорожно сжатую руку. Но она быстро овладела собой и спросила:

– Одним словом, вы пришли сюда с каким-нибудь намерением?

– Конечно.

– Так говорите.

– Я пришел сюда, матушка, с намерением пожаловаться вам и предупредить вас, что я не потерплю такого поведения со стороны герцога Бекингэма.

– Что же вы сделаете?

– Я пожалуюсь королю.

– Но что же вам может сказать король?

– Тогда, – продолжил принц с выражением жестокой решимости, странно противоречившей обычной мягкости его лица, – тогда я сам приму меры.

– Что вы называете «принять меры»? – с испугом спросила Анна Австрийская.

– Я хочу, чтобы герцог оставил в покое мою жену. Я хочу, чтобы он уехал из Франции, и выскажу ему свою волю.

– Вы ничего не выскажете, Филипп, – сказала королева, – потому что, нарушив до такой степени законы гостеприимства, вы поступите дурно, и я попрошу короля отнестись к вам со всей строгостью.

– Вы грозите мне, матушка! – удивился Филипп. – Вы грозите, когда я жалуюсь!

– Нет, я не угрожаю вам, я просто хочу охладить вас. Я говорю вам, что, приняв против герцога Бекингэма или любого другого англичанина суровые меры, даже совершив простую невежливость, вы посеете между Францией и Англией весьма прискорбный раздор. Как? Принц, брат французского короля, не может скрыть обиды, даже если она обоснована, когда этого требует политическая необходимость!

– Но, государыня, – воскликнул Филипп, всплеснув руками, – будьте же не королевой, а матерью; ведь я говорю с вами как сын. Моя беседа с Бекингэмом займет всего лишь несколько минут.

– Я запрещаю вам заводить об этом речь с Бекингэмом, – ответила королева с прежней властностью. – Это недостойно вас.

– Хорошо, я не выступлю открыто, но я объявлю свою волю принцессе.

– О, – вздохнула Анна Австрийская, охваченная грустными воспоминаниями, – не мучьте своей жены, мой сын! Никогда не говорите с ней слишком властным тоном. Побежденная женщина не всегда бывает убеждена в своем поражении.

– Что же тогда делать?.. Я с кем-нибудь посоветуюсь.

– Да, с вашими лицемерными друзьями, с вашим де Лорреном или де Вардом?.. Предоставьте действовать мне, Филипп. Вы хотите, чтобы герцог Бекингэм уехал, не так ли?

– Как можно скорее, матушка.

– Тогда пришлите ко мне герцога, мой сын. Улыбайтесь ему, не показывайте виду ни жене, ни королю – никому. Спрашивайте совета только у меня. К сожалению, я знаю, чем становится семейная жизнь, когда ее смущают советчики.

– Хорошо, матушка.

– Вы будете довольны, Филипп. Отыщите герцога.

– О, это сделать нетрудно.

– Где же он, по вашему мнению?

– Конечно, у дверей принцессы в ожидании ее выхода. В этом нет сомнений.

– Хорошо, – спокойно произнесла Анна Австрийская. – Передайте, пожалуйста, герцогу, что я прошу его прийти ко мне.

Филипп поцеловал руку матери и отправился на поиски герцога Бекингэма.

[3]

Повинуясь приглашению королевы-матери, лорд Бекингэм явился к ней через полчаса после ухода герцога Орлеанского.

Когда лакей назвал его имя, королева, которая сидела, закрыв лицо руками, поднялась и ответила улыбкой на изящный и почтительный поклон герцога.

Анна Австрийская была еще хороша собой. Всем известно, что в эти уже немолодые годы ее роскошные пепельные волосы, прекрасные руки и губы вызывали всеобщее восхищение. Теперь, во власти воспоминаний о прошлом, воскресших в ее сердце, она была столь же прекрасна, как в дни молодости, когда ее дворец был открыт для отца этого самого Бекингэма, молодого, страстного и несчастного человека, который жил ею и умер с ее именем на устах.