Дети грозы. Книга 6. Бумажные крылья - Ирина Успенская

Вместо него что-то о башне Рассвета пробормотал Орис. И его тут же оборвала Лея:

– Нет, мастер Шорох. Ты не тронешь Бастерхази. Не потому что это верная смерть для тебя, а потому что его нельзя трогать. И заказчик не он.

– Ты же только что сказала, что заказчик – Бастерхази! – нахмурился Стриж. – Лея, я не понимаю…

– Я сказала, что заказчик – наверняка Ристана. В прошлый раз была она. В позапрошлый раз была она. И… знаешь что, мастер Шорох? Если ты решишь избавиться от нее, я возражать не стану. Я тебе даже путь к ее комнатам покажу.

От Шуалейды дохнуло злой ледяной тьмой – такой знакомой, такой… словно сам Хисс коснулся.

Стриж передернул плечами, отгоняя наваждение. Ему просто мерещится.

– Ваше высочество очень…

– …хочет, чтобы Ристана провалилась в Ургаш, – закончила за Ориса Лея. – Можно вместе с вашим новым Мастером Ткачом. Так что план за вами.

Стриж и Орис склонили головы, соглашаясь и пряча глаза. Ну… не то чтобы Стриж сомневался в ее силе. Шуалейда и Седой – это даже не смешно, от Седого мокрого места не останется. В прямом столкновении. Но идти против воли Хисса? Вмешивать во внутренние дела гильдии не кого-то постороннего и неважного, а Шуалейду? Нет. Он не может так рисковать. Они и так ходят по краю, Хисс только-только отпустил его на свободу… вроде отпустил…

Шисов дысс!

Теперь Лея сжала его руку, прося успокоиться.

– Мы можем сейчас просто вернуться домой, никого не убивая немедленно? – спросила она у тонкого серпа, запутавшегося в ветвях эвкалипта.

– Да, ваше высочество. – Орис, с трудом преодолевая сопротивление синих нитей, встал на колени перед ней. – Но у вас есть еще третий вариант.

Стриж еле удержался, чтобы не врезать придурку по тупой башке. Нашелся тут самопожертвователь!

– Боюсь, твой брат не готов принять в оплату за свою жизнь – твою, – кинув косой взгляд на Стрижа, покачала головой Шуалейда.

Стриж сглотнул горький комок в горле. Она понимает. Она сама бы не променяла свою жизнь на жизнь брата.

– У тебя есть еще несколько дней, – сказал Стриж и прислушался к отклику Тени. – Восемь, может, десять.

Орис промолчал, лишь чуть склонил голову, но по его напряжению было ясно: это меньше, чем поставленный заказчиком срок.

– Ты должен убить… – начала Шуалейда, подхватив его метод, и поправилась: – поймать? Доставить в башню Рассвета. – Ориса колотила дрожь, но Шуалейда не отступала. – Того, на кого указывает печать. – Орис склонился совсем низко, почти касаясь лбом носков ее туфель. – Я поняла. Иди, думай и не приближайся к брату. Придумаешь, пришли мне записку с любым слугой из дворца.

– Благодарю, ваше высочество.

Орис поднял голову, поцеловал протянутую руку и хотел сказать что-то еще, но Шуалейда не стала слушать. Покачала головой и повторила:

– Я буду ждать письма.

Отступив на шаг, она закружила вокруг себя и Стрижа разноцветный вихрь, что-то пропела – и земля провалилась, в животе что-то оборвалось, вихрь завыл высоко и жалобно, потемнело… и Стриж едва успел подхватить ее, бессильно повисшую на его руке. Вокруг шелестели деревья, в ветвях что-то прыгало, щелкало, стрекотало и мерцало, совсем не похоже на парк Торрелавьеха. А за деревьями мягко светились желтые и розоватые, как спелые груши, окна Риль Суардиса.

– Учись рассчитывать силы, светлый шер, – устало сказала Шуалейда. – А то будешь, как некоторые, прыгать выше головы и падать коленками о камень.

– Я не дам тебе упасть, – пообещал Стриж, подхватывая ее на руки, и зашагал к башне Заката.

4 день журавля

Дайм шер Дюбрайн

Она была легкой и горячей, даже сквозь десяток слоев ткани. Она умостилась, словно птичка в гнезде, и уютно дышала в шею, прямо в раскрытый ворот френча. Казалось, она уснула, и ей снится что-то летнее, пряное и терпкое, может быть, нагретые солнцем травы.

«Шуалейда, сердце мое». – Он коснулся губами соленого виска.

Он нес ее домой и был бесстыдно счастлив от того, что она – его. Где-то на дне сознания ворочалось сомнение, казалось, что-то не так, слишком уж хорошо, но он гнал тревогу прочь. Нет ничего, кроме них двоих. Даже дворца – нет, лишь полумрак без начала и конца мерцает разноцветными искрами, нитями и лепестками: кружатся, танцуют, составляют сложные фигуры и тут же рассыпаются. Наконец искры сложились в ленту, очертили контур дверей. Лиловый кант волновался, на нем проступали руны – золотые, голубые, синие и жемчужные. По сторонам входа странными куклами, небрежно свернутыми из кружев света и мрака, проступили фантомы гвардейцев, следом – стена. Она уходила в бесконечность – вверх, вниз, в стороны – и подмигивала мириадами глаз, больших и маленьких, человеческих, кошачьих, стрекозиных, птичьих… А пола и потолка не было. Небо начиналось прямо над макушкой, а под ногами, далеко внизу, светился расколотый на сотню ярких осколков месяц – Риль Суардис, с драгоценным топазом Народного зала посередине, с рубином и сапфиром башен на рожках.

– Мы пришли, – шепнул он. – Мастер иллюминаций.

Лея чуть повозилась, хихикнула – и двери отворились. Они были дома: длинный день закончился, протокол и этикет, шпионы и послы, наемные убийцы и друзья с обнаженными шпагами остались далеко. А здесь и сейчас он держал в руках ее, покорную стихию, готовую принять его в себя – сию секунду, немедленно.

– Мой, – выдохнула она ему в губы, скользя вниз и обнимая ногами. – Мой Тано.

Где-то захлопнулась дверь. Сладкая тяжесть в руках растаяла, сменившись резкой болью в паху и холодом сквозняка. Только в ушах все еще звучало: «Мой Тано», – а его вышвырнуло из наваждения, протащило сквозь время и вероятности, бросило здесь, в темной пустой гостиной.

Мгновенье Дайм сжимал и разжимал пустые руки, не желая верить: то был лишь сон. Но даже во сне Шуалейда звала не его. В реальности же – она зла. Всерьез на него зла…

Даже думать об этом было больно. Не потому что Шу не оценила его стараний спасти ее же любовника, а потому что… ладно. Ни к чему себе врать. Больно – потому что надежда на мир, согласие и любовь на троих растаяла. Теперь их четверо, и все куда сложнее, чем было до инициации Линзы.

Но отступать Дайм в любом случае не намерен. Шуалейде понадобится время, чтобы остыть, подумать и простить то, что Дайм сделал сегодня утром. И чтобы простить Роне. У нее получится. Обязательно. Просто не прямо сейчас.

О том, сколько времени ей понадобится, и что еще, кроме времени, Дайм даже думать не хотел. Надломленная мечта дергала и саднила где-то между ребрами, и милосерднее всего было бы вытащить ее и забыть. Но…

Опять но.

Любить Шуалейду он не перестанет. Хотя бы потому, что любовь к ней делает его чуть более человеком. Совсем не так, как сказочно-романтичная любовь к Ристане позволяла иногда забывать, что он – карающая рука императора. С Шуалейдой он не забывает, нет. Намного лучше. Он может быть собой. Любым собой. И палачом, и офицером МБ, и восторженным влюбленным – сразу. Одновременно. С ней и с Роне. И со Стрижом.