Среди овец и козлищ - Джоанна Кэннон

– Не трудись, Брайан, – заметила Шейла. – Если и затеряются счета из электрической компании, за ними не заржавеет, они тут же пришлют новые.

Она посмотрела на пустующие шезлонги.

– Тихо-то как, правда?

Брайан уселся на свое место.

– Гарольд ушел. Говорит, что больше не уверен, что это Иисус. Говорит, что все мы только сами себе голову морочим.

Шейла покосилась на Иисуса, прищурилась.

– Ну, а все остальные где?

– Дороти как-то пришла и сказала, что очень расстроена из-за Тилли. Сказала, просто больше не может видеть этого Иисуса, и пошла домой прилечь.

– Есть новости?

Брайан отрицательно помотал головой и уставился в землю.

– Бедная малышка! – Шейла выпрямилась, поставила ноги на покрышку, из которой соорудила нечто вроде табурета. – Знаешь, эта история мне просто сердце разбила. Ну, сам поймешь, когда обзаведешься своими детишками.

– Шансов немного. – Брайан засмеялся, но глаза смотрели невесело.

Она окинула его оценивающим взглядом. Тощий, неуверенный в себе парень, мужчина, который так и остался подростком. Даже в Кейти уверенности было больше.

– Ты должен уехать из дома номер два, пока еще не слишком поздно. Обрубить концы, развязать домашний фартук, Брайан.

– Слишком уж туго она затянула узлы, – пробормотал он. – Так что и тут шансов совсем мало.

Шейла покачала головой и снова взглянула на конверт.

– Вроде бы из муниципалитета, – сказала она. – Насчет волонтерской работы. Маргарет говорила, что мне понравится. – Она протянула конверт Брайану: – Прочти мне, пожалуйста. Я очки дома забыла.

Но конверт остался у нее в руке.

Она удивленно посмотрела на него.

– Брайан?

– Тебе вовсе не обязательно читать его сейчас, – сказал он. – Ведь там ничего важного, верно? Прочтешь позже.

– Но мне надо знать, что там понаписали. – Она подсунула ему письмо поближе. – Хотелось бы знать, берут они меня или нет.

Он поднял на нее глаза.

– Не могу, Шейла.

– Что это значит, не можешь? – Она видела, что Брайан начал краснеть, сначала шея залилась краской, потом – щеки. Он смотрел на стулья и шезлонги, на дренажную трубу, на свои ноги – на что угодно, только не ей в глаза.

– Брайан?..

– Я же сказал, не могу, – пробормотал он. – Не могу, и все тут.

– Придурок несчастный! Почему же ты раньше молчал?

Брайан стоял у дренажной трубы, курил сигарету Шейлы, хотя вроде бы говорил раньше, что бросил курить, и первые минут десять вообще не мог произнести ни слова, потому что раскашлялся.

– Но как я мог? – пробормотал он. – Как я мог сказать людям такое?

– Они бы поняли, Брайан.

– Они бы поняли, какой я тупой, – тоскливо проговорил он. – Какой я законченный дурак и идиот.

– Никакой ты не идиот. Ты мог прочесть хотя бы немного? Ну, хоть несколько слов?

– Ну, разве что несколько. – Он снова затянулся сигаретой. – Но все буквы так и расплываются по странице, я не могу выстроить их в правильном порядке. Все они путаются и перемешиваются.

Он посмотрел на нее, Шейла не сводила с него глаз.

– Вот видишь, даже ты не понимаешь. Даже ты считаешь меня тупицей.

– Я так не считаю, Брайан. – Она видела: его отчаяние постепенно переходит в гнев. – Я пытаюсь понять, Брайан, правда, честное слово.

– Маргарет Кризи понимала. – Он сделал последнюю глубокую затяжку. – Она мне помогала.

– Как это она тебе помогала, интересно?

– Назначила встречу, – ответил он. – Она учила меня читать. Велела принести книгу из библиотеки. Ну, которая бы мне понравилась, хотя бы по виду.

– Ох, Брайан. – Шейла отложила письмо и поднялась. – Ну почему ты молчал все время, чего ждал? Какого черта не рассказал никому?

– Маме говорил. А она сказала, что это неважно. – Он посмотрел на Шейлу. Каким-то детским взглядом, полным покорности. – Она сказала, если мне надо будет что-то прочесть, она всегда сможет прочесть это вслух сама.

Он бросил окурок, вдавил его подошвой ботинка в щебенку.

– Сама подумай, ну как я мог кому-то сказать? Как мог выставить себя на посмешище? – Он двинулся прочь. – Тогда вы все бы подумали, я просто псих ненормальный.

15 августа 1976 года

– Ты ведь знаешь, что в палату тебя не пустят? – спросил отец.

Я ответила, что да, знаю, поскольку мне говорили это уже раза четыре, если не больше.

– А все для того, чтобы Тилли не подхватила от тебя каких-нибудь микробов, – пояснил он. – Там должна быть стерильная чистота.

– Но я чистая, – сказала я.

– Суперчистая. – Он взял ключи от машины.

Мама стояла в дверях и барабанила пальцами по дереву.

– Придется пройти через все это, – сказала она.

Прежде я никогда не бывала в больнице, ну за исключением разве что одного раза – когда родилась, – но я решила, что это не считается. Это было длинное, похожее на змею здание на самой окраине города. И было видно, где к этой «змее» пристраивали новые корпуса, потому как все больше становилось людей неимущих, а их тоже надо было где-то лечить.

Пришлось припарковать машину довольно далеко от входа и идти пешком через всю автостоянку. Мама шла, зябко обхватив себя руками за плечи, папа затолкал свои мысли в карманы вместе с кулаками. И вот, наконец, мы добрались до главного коридора, но понятия не имели, куда двигаться дальше. Когда попадаешь в больницу, то очень просто, как мне кажется, отличить работающих здесь людей от других. На персонале мягкая обувь, и эти люди, когда бесшумно идут, всегда глядят прямо перед собой. А все остальные поглядывают на вывески, развешанные по всему коридору, смотрят на схемы, следуют за маленькими стрелками на полу, нанесенными краской.

– Сюда, – сказал отец, и мы прошли до конца очень длинного коридора. На стенах картины с цветами, на персонале уже абсолютно бесшумная обувь. В самом конце коридора располагалось детское отделение. На стене напротив входа красовалось изображение Тигры[45].

– Тилли наверняка все это не нравится, – сказала я. – Ей и Тигра никогда не нравился. Считает его слишком шумным.

Отец заговорил с медсестрой, сидевшей за столиком, та заглянула ему за плечо, увидела меня, улыбнулась, а потом кивнула.

Пока они болтали, я озиралась по сторонам. Тилли нигде не было видно.