Пангея приветствует тебя - Оливия Штерн

— Я почти что визар, — отрубил Рион, — позволь, я осмотрю твою женщину. И тогда мы решим, что делать дальше. Поверь, я не сделаю ничего, что может ей навредить.

— Хорошо, — мужчина неохотно поднялся на ноги и сделал шаг в сторону, косясь на Ранмара, который не придумал ничего иного, как вылизывать свою и без того блестящую шерсть.

Рион опустился рядом с тонкой женской фигурой.

Осторожно взял в руки запястье — пульс едва прослушивался.

— Еще жива, — сообщил замершему рядом степняку, — как она ударилась, не видел?

— Упала с лошади, — мрачно повторил тот.

— Хм. Я могу… снять с головы покрывало?

Воин помедлил, затем неохотно кивнул.

Уже касаясь тонкого шелка, Рион понял, что дело плохо: на пальцах осталась кровь. Выругавшись, он содрал совершенно бесполезную тряпку с головы пострадавшей, пробежался пальцами по черепу и с замиранием сердца ощутил со стороны виска вмятину.

— У нее череп проломлен, — внезапно охрипнув, сообщил воину.

Тот даже не шевельнулся, но лицо сделалось как будто высеченным из серого камня.

— Мне жаль. Но она долго не протянет, похоже…

И, повинуясь внезапному порыву, Рион развернул женщину лицом вверх, навстречу стремительно светлеющему небу.

…На какой-то миг все происходящее показалось ему чьей-то дурной шуткой. Изощренным издевательством.

Он держал в ладонях голову умирающей Таны Альен.

Сердце с разбегу ухнуло в ледяную пропасть. Перед глазами все поплыло. Он снова был прикован за руки и висел в темной комнате без окон. У Сербиллы кости черепа превратились в кашу. Руки растянуты на цепях.

Он… совершенно беспомощен.

Стоп.

«Возьми себя в руки».

«Ты можешь сделать очень многое, если захочешь».

«Ты — Император, будущий император Пангеи. А Император не отступает перед трудностями, так ведь?»

Рион понял, что его бьет крупная дрожь. Степняк взирал на него с горестным… удивлением, что ли?

Надо было что-то делать, и немедленно.

И вовсе не потому, что Тана Альен должна была помочь взломать информационную защиту Пангеи, нет.

Потому что… она…

Что именно — Рион не успел додумать. Мысль эта даже не успела обрести окончательную форму в его сознании.

Он быстро поднялся, глубоко вдохнул — выдохнул.

— Она не умрет, воин. Мы отправимся к визарам и будем просить помощи там.

Он никогда не считал себя слабаком, даже наслаждаясь жизнью Уннар-даланна в Хеттре. Но если там еще можно было сделать себе поблажку, мол, не рухнет небо на Зу-Ханн, если я от чего-от откажусь, то служба на западных рубежах Империи научила тому, что иногда надо что-то сделать, даже переступая через собственное почти бесчувственное состояние. Надо сражаться, даже если силы неравны, даже если противники — лазутчики визаров. Надо тащить на себе раненых после стычки с разбойниками, даже если до ближайшей заставы больше одного полета стрелы.

Поэтому Уннар ни мгновения не задумывался о том, как он будет нести на себе любимую наложницу теперь уже мертвого Мер-даланна. Она была нетяжелой, эта худощавая женщина, и не сопротивлялась, пребывая в глубоком обмороке. Уннар, перекинув ее через плечо, бежал к заветному дереву, где спрятал аэроцикл.

Останавливаться он не имел права, поскольку Тана была дочерью Лиссы, о которой Уннар старался думать как можно реже, но все равно думалось. Она будет в ярости, когда увидит Тану в таком состоянии. Уннар даже признался себе в том, что немного побаиваетсяя того, как его встретит жена, хотя — вот ведь глупость, опасаться женщины, которая добровольно ему отдалась.

Брата было жаль, очень.

Мер-даланна всегда считали самым умным, самым образованным из трех оставшихся в живых сыновей старого Императора. И — неисправимым мечтателем. Грезил о несбыточном, о том, что болезни в Империи будут лечить лекари из народа визаров, о том, что будут открыты школы для бедняков… Когда-то старый Император прознал о подобном, велел Мер-даланна выпороть. Тот раскрошил деревяшку, которую ему давали в зубы, но перенес наказание, не издав ни звука — и уже тем самым заслужил ненависть Императора нынешнего. Мальчишкой владыка Степи иной раз визжал под розгами. И что теперь? Куда привели мечты?

Уннар тряхнул головой и добавил ходу, молясь Двенадцати, чтобы не было погони хотя бы до утра. Тана висела на плече тряпочкой, но он не смел и — попросту не решался — остановиться и рассмотреть, что там с ней. К Духам все… Он отвезет ее матери, а там пусть решают, что делать дальше. Он не лекарь, и помочь все равно не может.

Ночь светлела. Воздух казался раскаленным. Пот заливал глаза. Но сухое, выбеленное зноем и степными ветрами дерево — вот оно, рядом, тускло светится в сумерках. Понося на чем Степь стоит собственные вдруг ослабшие ноги, Уннар шел, и шел, и шел… Чтобы немного отвлечься, он попробовал думать о Лиссе, но мысли получались какие-то чересчур мрачные, в основном из-за того, что ему пришлось солгать, упомянув священную клятву. Но иного выхода он не видел — ни тогда, ни теперь. Плохо было то, что Двенадцать отличались долгой памятью, и могли взыскать доги в любое время. А Лисса… поди пойми, что у нее творилось в голове.

Он не сразу сообразил, что за низкий, вибрирующий звук раздался рядом. И только спустя драгоценные мгновения зацепился взглядом за чернильное пятно чудовищных размеров, вылившееся из сумерек буквально в двух шагах. Млеющее в тошнотворном ужасе сознание выхватило отдельные детали — широкую пасть, которой можно было запросто откусить человеку голову, стеклянный блеск больших золотистых глаз, мощное тело, поросшее густым черным мехом. Мысли путались, но одна испугала кристалльной ясностью: вот она, расплата за ложь перед Полночными Духами. А еще он внезапно подумал о том, что, невзирая на свою вину перед Двенадцатью, именно сейчас он не имеет права отступить. Он должен отвезти Тану к ее матери.

«Должен, ибо чего ты тогда будешь стоить?» — и барабанной дробью вторили бьющиеся в висках удары сердца.

Уннар быстро, как мог, уложил Тану на землю и, закрывая собой от кошмарного порождения ночи, выхватил верный ятаган. Старухи порой говорили, что даже Полночные духи отступают перед человеческой смелостью.

«Ты пропустишь меня», — подумал Уннар, мысленно обращаясь к золотоглазому зверю, — «я не остановлюсь, потому что дал обещание».

В душе он понимал, что, пожелай чудовище атаковать, шансы невелики. Даже если он сможет убить тварь метким ударом в глаз или ухо, то будет либо изранен, либо попросту задавлен гигантской тушей. И Тана все равно умрет. Но какое-то странное, щемящее и горькое чувство заставило его поднять клинок и стать в оборонительную позицию.

— Эй, — раздался поблизости незнакомый голос, — воин, подожди. Опусти оружие. Мой зверь не причинит тебе зла, если ты сейчас ответишь на все мои вопросы.