Нежный bar - Дж. Р. Морингер

— Джей Ар, — обратился он ко мне. — Я сегодня читал и наткнулся на слово «выводковый». Что это значит?

Я пожал плечами.

Дядя Чарли попросил «Книгу слов». Генерал Грант порылся за стойкой и достал с полки красивый старинный том, который все называли «Книгой слов», часто восторженным шепотом, будто это была «Келлская книга». Генерал Грант положил книгу перед дядей Чарли, тот пролистал ее и объявил, что «выводковая» означало «покидающая гнездо вскоре после высиживания яиц». Он пришел в восторг от этого толкования. Теперь я сидел между дядей Чарли и Банкиром, мы говорили о словах, пиво было прохладным, а я — так счастлив, что мне даже не хотелось двигаться. Но мне нужно было в туалет.

В мужской уборной я решил, что у меня галлюцинации. Оба писсуара были переполнены денежными купюрами. Пятерки, банкноты по доллару и по двадцать пять. Вернувшись в бар, я задал об этом вопрос дяде Чарли. Тот нахмурился.

— Эту ерунду придумал Дон.

Дон, адвокат с принстонским дипломом, работавший в городе, был одним из самых старых друзей дяди. Несколько дней назад, сказал дядя Чарли, Дон решил, что, если он будет отмечать каждый раз, когда приходит отлить, это создаст ему положительную карму.

— Что-то вроде задабривания богов мочеиспускания, — подытожил дядя Чарли со вздором. — В общем, не важно, теперь это все делают. Новая традиция.

— Люди загадывают желание, кидая туда деньги? Как монетки в фонтан?

— Откуда я знаю? Господи, ну и вопрос. Но я тебе вот что скажу. Дон тщательно отслеживает и записывает, сколько денег накопилось, прежде чем какой-нибудь придурок не запустит туда руку и не выловит их. И кто-нибудь в конце концов их вытаскивает. Человеческая натура, понимаешь. Вот тебе и «грязные деньги».

Бармены не очень-то радовались фонду Дона, добавил дядя Чарли. У них была паранойя, что кто-нибудь им заплатит деньгами из писсуара, и, поскольку все знали, что бармены настороженно относятся к мокрым купюрам, скряги и пройдохи мочили свои купюры под краном, прежде чем положить на стойку.

— Попробуй заплатить мокрой пятеркой, — процедил дядя Чарли сквозь зубы, — и, скорее всего, тебя обслужат за счет заведения.

Я расхохотался, обнял дядю Чарли за шею и сказал ему, что чувствую себя великолепно. Нет, даже лучше, чем великолепно. Вел-л-л-ликолепно. Еще недавно я чувствовал себя далеко не лучшим образом, но теперь все было великолепно. Почему? Потому что «Пабликаны» отвлекли меня. Ведь всем нам порой нужно отвлечься, правда? Но дядя Чарли меня уже не слышал, потому что внезапно между нами возник Дон.

— Господи Иисусе, — сказал дядя Чарли, — только вспомни черта. Мы как раз о тебе говорили.

Он представил меня Дону, который оказался такого же возраста и роста, как дядя Чарли. Этим сходство ограничивалось. Дядя Чарли когда-то говорил, что в молодости Дон занимался борьбой, и это было видно по его сложению. Также я заметил, что у Дона самое открытое и дружелюбное лицо во всем баре — с высокими бровями и ярким румянцем красных прожилок на каждой щеке, как у игрушечного деревянного солдатика. Он казался таким милым, что его невозможно было не любить, и я понял, почему дядя Чарли о нем столь высокого мнения.

Я сказал Дону, что как раз говорил дяде Чарли про «Пабликаны», про то, как они удовлетворяют человеческую потребность отвлечься. Вовремя отвлечься — очень важно, объяснил я Дону, и тот ответил, что полностью со мной согласен. Он рассказал мне, как бар помогал ему отвлечься в самые разные тяжелые периоды его жизни, особенно несколько лет назад, после развода, когда он нашел здесь лучшее средство от депрессии. Затем наше внимание неожиданно привлек Банкир, который произносил очень интересную речь о нездоровой любви Линкольна к «Макбету».

— Эта пьеса была ему близка из-за его любви к затмениям, — сказал Банкир.

— Линкольн верил в предзнаменования, — заметил Генерал Грант.

— А кто же в них не верит? — хмыкнул дядя Чарли.

— Линкольн читал «Макбета» за несколько дней до того, как его убили, — продолжил Банкир. — Вы это знали? Можете себе представить, как он сидит в своем цилиндре и читает про «убийство, подлое, как все убийства», прямо перед тем, как его должны убить?

— Ты думаешь, на нем была шляпа, когда он читал? — вмешался Дон. — Не может быть, чтобы Линкольн читал в цилиндре.

— Тебе бы пошел цилиндр, — сказал Банкир дяде Чарли.

Представив дядю Чарли в цилиндре, все громко рассмеялись.

— Господи, как я скучаю по своим волосам, — ни с того ни с сего вздохнул дядя Чарли. Дон похлопал его по руке.

— Эй, Кольт! — крикнул кто-то с другого конца бара. — Я только что вспомнил еще одного злодея из «Бэтмена»! Король Часов!

— Молодец, — сказал Кольт, добавив имя в список.

— Как насчет Господина Соленого?

— Нет, — отмел это предложение дядя Чарли. — Не было там Господина Соленого.

— Совершенно верно, — согласился я. — Совершенно верно.

В тот год в День благодарения я работал двойную смену и когда добрался до дедушкиного дома, от ужина не осталось и крошки. Дома было темно. Двоюродные сестры спали. Я дошел до «Пабликанов» и увидел там толпу народу. Вечер Дня благодарения всегда был самым многолюдным вечером в баре: жители города собирались там после ужина, а те, кто когда-то жил в городе, возвращались, ища встречи с бывшими возлюбленными и старыми друзьями.

Прямо в дверях я столкнулся с ДеПьетро, моим одноклассником из школы Шелтер-Рок. Я не видел его много лет. Он работал во Всемирном торговом центре, как он сказал, брокером казначейских облигаций. Он спросил, как я провел День благодарения.

— День благодарения? — переспросил я.

— Что, даже индейки не поел? — удивился ДеПьетро.

Я покачал головой.

— Плохо выглядишь, дружище. Ты похож на мужчину, которому помогли бы «Шелковые трусики».

«За штурвалом» был Кольт, и ДеПьетро попросил его смешать немного «Шелковых трусиков». Когда я поинтересовался, что такое «Шелковые трусики», ДеПьетро и Кольт замахали руками, будто я не был должен забивать себе голову такими мелочами.

— Салют, — сказал Кольт, выливая прозрачную жидкость из графина в стакан для виски. Несмотря на прозрачность, она лилась медленно, как сироп.

— На вкус напоминает замороженные персики, — сказал я, потягивая напиток.

— Эта штука тебе все персики отморозит, я обещаю, — сказал Кольт.

— Мне нужно что-нибудь съесть, — попросил я. — Не слишком поздно попросить Вонючку сделать мне бургер?

ДеПьетро настаивал, чтобы я немедленно поехал с ним домой к его родителям. У него для меня был сюрприз. Сил сопротивляться у меня не осталось. «Шелковые трусики» ударили в голову, как коктейль из валиума. ДеПьетро с безумной скоростью проехал через Манхассет-Вудз и резко притормозил у высокого дома в стиле Тюдоров, который показался мне знакомым. Я подумал, что в детстве, возможно, я заглядывал в его окна. ДеПьетро провел меня через черный ход в безупречно чистую кухню и наполнил мне доверху тарелку остатками ужина: индейкой, фаршированной грецкими орехами, и куском тыквенного пирога. Пока я угощался, ДеПьетро рассказывал мне истории, незабываемые истории, в том числе об одном его знакомом парне, который побил рекорд по гольфу в клубе «Пландом кантри» за неделю до того, как ему исполнилось восемнадцать. Выпятив грудь, парень показал свой результат профессионалу, а тот попросил его убраться: чтобы установить рекорд, нужно быть восемнадцатилетним. Через неделю утром в день своего восемнадцатилетия парень вернулся в клуб, позвал мальчика, приносящего мячи, потом пошел и снова побил рекорд. Показав профессионалу свою карточку с результатами, он сказал, что тот может засунуть ее себе в задницу. «Его удар в девятую лунку был произведением искусства, — сказал ДеПьетро. — Кто-то мне говорил, что последний мячик он забил с расстояния сорока дюймов, шельмец».