Глубина - Ильгиз Бариевич Кашафутдинов

ребята! — одичало огляделся Лялюшкин. — Денежки Шематухин получил, а нам ни шиша!.. Кумекаете?

— Просто задержал, — сказал Еранцев. — Компанию хотел сберечь. Ведь иначе разбежались бы!

— Чего это вы за всех заступаетесь, Еранцев? — побелев, крикнул Лялюшкин. — Какого черта!

— Э-э, тут мне делать нечего, — проговорил Фонин, успевший выпить и схватить соленый огурец. — Может, плакали ваши денежки? Три судимости… и мотоцикл мой, наверное, угнал.

Он быстро попрощался, вышел из клуба.

— Мне это очень даже не нравится, — не мог оправиться Лялюшкин. — Неужели опять без копейки домой вернусь?..

— Давайте без паники, — строго сказал Нужненко. — Вы в состоянии управлять машиной, Еранцев? Шематухина надо найти!..

Егор Митрофанович, войдя в клуб вслед за Арцименевым, ахнул.

— Опять, ей-богу, какая-то каша заваривается! Вы уж извините, — по-домашнему запереживал старик. — Не уймутся никак… Нет-нет да напакостят друг дружке. Хотя грех себя над ними возвеличивать, молодые были, чего только не творили!

— Верно, — поддакнул Николай Зиновьевич.

Егор Митрофанович успокаивающе — увидел, как встал и приготовился говорить Еранцев, — шепнул:

— Ну, этот тихий. Теперь тянуть будет, не дождешься, когда словечко молвит. Самый канительный у нас Шематухин, бригадир. Чегой-то нет его тут.

— Не рано ли розыск объявлять? — оглядев взбудораженных шабашников, сказал Еранцев. — Я никуда не поеду. Уверен, Шематухин вернется…

— На самом деле, что это вы за него горой стоите?! — придвинулся Чалымов. — Слышали, три судимости…

— Это чушь! — не сдавался Еранцев. Помолчал упрямо, с вызовом. — Посмотрите, граждане, на меня! Похож я на преступника?.. Похож, спрашиваю, на человека, который наехал на девушку и даже не подобрал ее?! Оставил там, где сбил?!

Оглянулся вокруг с плотно сжатыми губами. Кругом стояла жуткая тишина.

— Миша! — вдруг крикнула Надя. — Ты пьян, Миша!..

— Не похож, значит! Так вот… — усмешливо отрезал Еранцев. — Я, к вашему сведению, без пяти минут арестант…

Из-за кулис донесся всхлип — там была Наталья, — и Еранцев, передернув плечами, как бы сразу отрешась от всех присутствующих, спустился со сцены вниз.

— Послушайте, Миша! — попытался остановить его Николай Зиновьевич.

Еранцев, кажется, не расслышал его, невидяще шел к двери.

— Игорь, подойди ко мне, — попросил Николай Зиновьевич.

Спокойное, усталое лицо его посерело, он с вымученной улыбкой посмотрел на Тырина, участливо взявшего его руку.

Игорь подошел к отцу.

— Оставьте нас. — сказал Егору Митрофановичу.

Николай Зиновьевич напряженно всмотрелся в сына и, слыша, как высоко бухает сердце, перенесшее два инфаркта, негромко сказал:

— Объясни, что тут произошло…

Игорь уставился на него недоуменно, как бы не понимая, о чем идет речь.

Николай Зиновьевич, запоздало сожалея, что откладывал прямой разговор с сыном, сейчас опять не решился ребром поставить вопрос.

— Папа, помни, что ты — генерал без войска, — не сразу ответил Игорь. — Притом из другого века… Мы тут сами разберемся, что к чему… Вот думай и пиши про свой век. Кстати, не разбрасывайся мамиными письмами…

Николай Зиновьевич от слов сына — тот, сказав свое, ушел — заметно согнулся, потерянно побрел к сцене с единственным желанием где-нибудь прилечь. Егор Митрофанович помог ему взобраться на сцену…

Игорь Арцименев выбежал в сырую темень ночи, расстегнул рубаху, с трудом разглядел идущего вдоль пруда Еранцева. Раздумал сразу догонять. Направился к светлой заводи, умылся. Но, пока собирался идти к Еранцеву, в той стороне вспыхнул огонек и, словно привлеченная трепетно-живым светом, мимо пробежала Надя.

Пережив легкую досаду, Арцименев вздохнул, зашагал в направлении деревни. Всего минут десять назад ему казалось, что его начнут одолевать угрызения совести, а теперь шел и удивлялся: внутри пусто, холодно. Хотя чему удивляться, все понятно, за последнее время столько пришлось вынести. От такого не только сердце — душа окаменеет.

Он шагал и шагал вдоль пруда, увидел на горбатой темной опушке плетневые изгороди, черневшие на фоне светлого неба горбинки трех-четырех изб, над ними похожие на распятия телевизионные антенны.

Слева, с луговин, тянуло пресным запахом высыхающей после дождя земли.

Но что это? Арцименев убавил шаг. То ли почудилось ему, то ли на самом деле в белесом тумане блеснули зеленые огоньки чьих-то глаз, не поймешь, но ощущение было такое, будто ослепили прожектором. Повернув обратно, Арцименев быстро двинулся по тропе, оглядываясь, обо что-то споткнулся, невольно вскрикнул. Торопясь к проступившему в ночной мгле клубу, он еще и еще оборачивался назад, и его не покидала уверенность, что оттуда, из тумана, за ним следит большеглазое зубастое существо. Уже возле клуба он перевел дыхание, но и тут — чего бы уж бояться — успокоиться не мог.

Он поднялся на крыльцо, воровато посмотрел туда, где Еранцев разжег костерик, огонек еще мерцал. Арцименев вздохнул, нащупал дверь, приосанился…

Надя молча смотрела на весело пляшущие языки пламени, не зная, о чем говорить здесь, среди сковывающей уплотненной светом ночной темноты. Еранцев не стоял на месте: отходил от костра, возвращался с ворохом веток и стеблей бурьяна, опускался на корточки, подновлял костерик, отсыревшее топливо начинало с шипеньем куриться голубым дымом. Надя отступала, отмахивалась ладошкой, наблюдала за Еранцевым, который тут, у костра, был совсем не похож на себя недавнего, в каком-то непонятном одиночестве сидевшего за шумным столом, хотя здесь он тоже выглядел одиноким, правда, в его отрешенности сейчас было что-то притягательное. Надя с интересом глядела на то, как Еранцев, поворачиваясь к огню то одним, то другим боком, сушит мокрые штанины. Ботинки его тоже дымились паром.

— Что ты со мной не разговариваешь? — не выдержала Надя. — Может, что подумал?.. Я ведь к тебе ехала. Ночевать осталась, еще вот одной ночи дождалась, меня дома отец с мамой убьют. Милицию, наверно, подняли, а то и весь гарнизон, — она нервно засмеялась. — Ну вот, примчалась, называется, к ненаглядному, наслушалась пьяного бреда…

— Никакой это не пьяный бред, — глухо сказал Еранцев. — Так на самом деле и было…

— Ты врешь, — напряглась Надя. — Я знаю, чего ты хочешь… Хочешь, чтоб я испугалась. Я знаю, в таких случаях вы, если не можете сами любить, отбиваетесь. Я больной, я несчастный, я совершил уголовное преступление. Ой, мама, как все примитивно! — Надя, уткнувшись лицом в ладони, расплакалась. — А обо мне ты подумал хоть капельку?.. Что мне делать? Я же тебя люблю-у…

Еранцев насторожился. Плотно сжаты губы, нервы натянуты, не человек — камень. То, что в коленях послабело, не в счет, это от вина. Но Надя продолжала втихомолку плакать, и Еранцев неожиданно, как маленький ребенок, потянулся к округлому вздрагивающему плечу девушки.

— Не надо, Надя… — радостно-смятенно проговорил он. — Я, честное слово, не нарочно… Мне не хочется, чтобы все это коснулось тебя. Я о тебе много думал. Вспоминал каждую минуту… Ты мне даже снилась.

— Правда?.. — Надя припала к нему, прижалась пылающей щекой