Чернильная кровь - Корнелия Функе

Фенолио молча смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. «Кто он? — стучал вопрос у него в голове. — Ради всего святого, Фенолио, ты знаешь, на кого он похож, но кто он?»

— Скажите вы сами, — хрипло выговорил он наконец.

И Козимо снова улыбнулся ему своей ангельской улыбкой.

— Есть лишь одно достойное наказание, поэт! — сказал он. — Я пойду войной на моего тестя и буду воевать, пока Дворец Ночи не будет стерт с лица земли и имя его забыто.

Фенолио стоял в полутемном зале и слышал шум собственной крови, бьющей в виски. «Война? Я, наверное, ослышался! — думал он. — О войне я ничего не писал». Но внутренний голос тихо напомнил ему: «Великая эпоха! Ты ведь написал там что-то о великой эпохе?»

— Он имеет наглость приезжать в мой замок со свитой из головорезов, которые участвовали еще в поджогах Каприкорна! Он сделал своим герольдом Огненного Лиса, против которого я ходил в поход, и прислал Свистуна охранять моего сына! Подумайте, какое бесстыдство! Может быть, мой отец допускал подобное издевательство, но со мной это не пройдет! Я покажу ему, что теперь на трон сел правитель, который умеет не только рыдать или обжираться.

Лицо Козимо покрылось легким румянцем. В гневе он был еще прекраснее.

«Война! Думай, Фенолио. Соображай. Война! Разве ты этого хотел?» — Он чувствовал, как дрожат его старые колени.

А Козимо почти любовно погладил рукоять меча и медленно вытащил его из ножен.

— Только затем смерть и отпустила меня, поэт, — сказал он, рассекая воздух длинным узким клинком, — чтобы я установил в этом мире справедливость и столкнул с престола этого дьявола. За это стоит бороться, правда? За это стоит даже умереть.

Как он прекрасен сейчас, с обнаженным мечом в руках! И разве он не прав? Может быть, война и в самом деле единственный способ усмирить Змееглава.

— Вы должны помочь мне в этом, Чернильный Шелкопряд. Вас ведь так называют, я слышал. Мне нравится это имя!

Козимо грациозным движением вставил меч обратно в ножны. Туллио, который все еще сидел у его ног на ведущих к трону ступенях, вздрогнул от скрежета остро заточенного металла.

— Вы напишете для меня призывы к моим подданным! Вы объясните им, что наше дело правое, вселите в их сердца энтузиазм и ненависть к врагу. Комедианты нам тоже пригодятся, а вы их друг. Напишите для них пламенные песни, поэт! Песни, зовущие к борьбе! Вы будете ковать слова, а я прикажу ковать мечи, много мечей!

Он был похож на гневного ангела, которому не хватало лишь крыльев, и Фенолио впервые в жизни испытал что-то вроде нежности к своему чернильному созданию. «Я дам ему крылья, — решил он. — Да. С помощью слов».

— Ваше величество! — На этот раз Фенолио согнул шею в поклоне без всякого внутреннего сопротивления, и на какое-то чудное мгновение ему показалось, что он написал себе сына, которого у него никогда не было. «Ну вот, ты становишься сентиментальным на старости лет! — укорил он себя, но от этих слов необычная размягченность в сердце не исчезла. — Мне нужно ехать с ним! Да, я отправлюсь вместе с Козимо в поход против Змееглава, хоть я и старик». Фенолио, герой в им же созданном мире, поэт и воин. Такая роль ему, пожалуй, подойдет. Как будто он написал ее специально для себя.

Козимо снова улыбнулся. Фенолио готов был ручаться головой, что более прекрасной улыбки нет ни у кого ни в том, ни в этом мире.

Туллио, видимо, тоже поддался чарам Козимо, несмотря на страх, который поселил в его сердце Змееглав. Он с восхищением смотрел на своего вновь обретенного хозяина. Но маленькие ручки были сложены на коленях, как будто все еще держали птицу с пробитой грудкой.

— Я уже слышу эти слова! — сказал Козимо, возвращаясь к трону. — Знаете, моя жена любит записанные слова. Слова, налипшие на бумагу или пергамент, как дохлые мухи. И мой отец тоже их любил. Но я хочу слышать слова, а не читать их! Помните об этом, когда будете отбирать самые подходящие, спрашивайте себя, как они будут звучать. Липкими от страсти, темными от печали, сладкими от любви должны они быть! Напишите слова, в которых будет трепетать наш праведный гнев перед злодействами Змееглава, и вскоре этот гнев передастся всем сердцам. Вы напишете обвинение, пламенное обвинение, и глашатаи будут читать его на каждой рыночной площади, а комедианты разнесут повсюду: «Берегись, Змееглав!» Этот клич должен быть слышен и на его стороне Чащи. «Твои преступные дни сочтены!» И вскоре каждый крестьянин добровольно пойдет сражаться под моими знаменами, стар и млад стекутся сюда, в мой замок, на написанный вами призыв! Я слышал, что Змееглав любит порой сжигать в печах своего дворца книги, содержание которых ему не угодно. Но как он сожжет слова, которые у всех на устах?

«Он может сжечь человека, который эти слова произносит, — подумал Фенолио. — Или того, кто их написал». Тревожная мысль несколько остудила жаркое биение его сердца. Козимо словно услыхал его мысли.

— Разумеется, вы будете с этого дня находиться под моей личной защитой, — произнес он. — Жить вы отныне будете в замке, в покоях, приличествующих положению придворного поэта.

— В замке? — Фенолио прочистил горло — так смутило его это предложение. — Это… очень великодушно с вашей стороны, ваше величество… действительно великодушно…

Да, началась новая эпоха. Новая, великолепная эпоха. Великая эпоха…

— Вы будете хорошим правителем, ваша милость, — взволнованно сказал он. — Добрым и великим правителем. И мои песни о вас будут петь еще много веков, когда имя Змееглава давно уже будет забыто. Это я вам обещаю.

За его спиной раздались шаги. Фенолио вздрогнул, сердясь, что его прервали в столь волнующий момент. Виоланта поспешно прошла через зал, держа за руку сына. За ней шла ее служанка.

— Козимо! — воскликнула Виоланта. — Выслушай его. Наш сын хочет просить у тебя прощения.

Фенолио подумал, что по виду Якопо этого не скажешь. Виоланта тащила его за собой почти насильно, и лицо у мальчика было мрачное. Похоже, возвращение отца не особенно его обрадовало. Мать его, напротив, сияла. Фенолио никогда не видел ее такой. Родинка на ее лице казалась сейчас лишь легкой солнечной тенью.

И родимое пятно на лице Уродины побледнело. «О Мегги, благодарю тебя! — подумал он. — Как жаль, что тебя нет здесь сейчас…»

— Я не хочу просить прощения! — заявил Якопо, когда мать решительно подтолкнула его к ступенькам трона. — Это он должен попросить прощения у моего деда!

Фенолио незаметно отступил назад. Пора уходить.

— Ты меня помнишь? — услышал он вопрос Козимо. — Я был строгим отцом?

Якопо молча пожал плечами.

— Да, ты был строг, — ответила за него Уродина. — Когда он вел себя так, как сейчас, ты забирал у него его собак. И коня.

О, она умна, умнее, чем думал Фенолио. Он тихо пошел к двери. Хорошо, что он теперь будет жить в замке. Ему нужно присматривать за Виолантой, а то она вскоре наполнит память Козимо воспоминаниями по своему вкусу — как начиняют яблоками потрошеную индюшку. Проходя мимо слуг, отворивших перед ним дверь, он видел, как Козимо рассеянно улыбается своей жене. «Он благодарен ей, — подумал Фенолио. — Он благодарен ей за то, что она наполняет его пустую память словами. Но он ее не любит. Да, об этом ты тоже не подумал, Фенолио! — упрекнул он себя, шагая по внутреннему двору. — Почему ты ничего не написал о том, что Козимо любит свою жену? Не сам ли ты рассказывал в свое время Мегги историю Цветочной девушки, отдавшей свое сердце не тому, кому следовало? Зачем вообще нужны истории, если ничему из них не учиться? Но по крайней мере Виоланта любит Козимо. Достаточно было взглянуть на нее… Это уже что-то… С другой стороны… Служанка Виоланты с прекрасными волосами, Брианна, о которой Мегги говорила, что она дочь Сажерука, — не глядела ли и она на Козимо такими же восхищенными глазами? А Козимо? Разве он не поглядывал на служанку чаще, чем на свою жену? Не важно! — подумал Фенолио. — Тут скоро начнутся вещи поважнее, чем любовь. Намного важнее…»