Древний Египет. Храмы, гробницы, иероглифы - Барбара Мертц

Этим египтологом был Адольф Эрман, учитель целого поколения археологов, не только германских, но и британских и американских. Просматривая отрывок в Притчах, Эрман отметил 20-й и 21-й стихи главы 22, которые в Библии короля Якова[8]выглядят следующим образом:

Have I not written unto thee excellent things, in counsel and knowledge,

That I might make thee know the certainty of the words of truth; that thou mightest answer the words of truth to them that send unto thee?

Слова excellent things были отмечены вопросом. В еврейском тексте стоит shilshom, «прежде», то есть очевидная ошибка; первоначальные редакторы предложили shalishim – «офицеры, чиновники», что вряд ли лучше. Еврейский язык в его первоначальной письменности напоминает египетский (и другие семитические языки) в том, что в нем пишутся только согласные. Много позже была разработана система, указывающая гласные посредством точек, маленьких значков, которые ставились над строкой или под ней. Читатель заметит, что еврейские слова, которые были предложены для спорного места, отличаются только значками (то есть только гласными), согласные в них одинаковы.

Эрман, конечно, был знаком с текстом Аменемопе, и он нашел в нем пассаж, который во многих отношениях казался схожим с двумя стихами Книги Притчей. Но египетский текст читается: «Посмотри эти тридцать глав, они развлекают, они поучают. Они главные из всех книг; они дают невежественному человеку знание».

Когда Эрман исследовал текст, ему внезапно пришло в голову, что еврейское слово «тридцать» – sheloshim, слово, которое включает только мелкие различия в значках и больше подходит к смыслу еврейского текста, чем любой из предложенных ранее вариантов. Египетский текст содержит в точности тридцать глав: еврейский текст разделен иначе, но он содержит тридцать различных поучений. Открытие Эрмана не только решило вопрос о заимствовании между двумя источниками, но и сделало направление заимствования вполне определенным, ибо использование слова «тридцать» более логично в египетском тексте. Применимость числительного в еврейском тексте не так очевидна, и легко понять, почему позднейшие копиисты неверно читали слово или пытались заменить его более логичной – для них – альтернативой.

После эфемерного, теневого отражения величия, которое появлялось в период XXVI династии, стареющий нильский гигант захромал еще быстрее по бесславной дороге к уничтожению. Ассирия пала, но Вавилон занял место завоевателя, и последние фараоны Египта сражались в своих безнадежных битвах с помощью наемников, греков, которые в больших количествах селились в Дельте. К концу династии упадок Вавилона дал Египту мирную передышку, но Вавилон попал в руки персидского завоевателя Кира, Ахеменида. Кир оставил своему сыну Камбизу огромную империю, включавшую большую часть известного древним мира, за исключением Египта. Камбиз исправил этот недостаток. В 525 г. до н. э. в битве при Пелузии он сломал хребет египетской независимости. Страна стала провинцией обширной Персидской империи, и XXVII династия из списка Манефона состоит из персидских царей. Династии с XXVIII по XXX снова были туземными; слабые князья пользовались тем, что Персия была занята в других местах, чтобы утвердить иллюзорную независимость. В 343 г. до н. э. персы вспомнили о Египте. В результате мы имеем XXXI династию, опять персидскую, которую позже объединили с XXX династией Манефона – в целях симметрии, я полагаю.

Тем временем в варварском македонском захолустье некий юноша видел странные сны. Александр сунул Египет в свой набитый дорожный мешок в 332 г. до н. э. За ним последовали греки, римляне, арабы, турки; албанский авантюрист и корсиканский капитан артиллерии; британские администраторы и французские советники. Египетская история не кончилась в 332 г. до н. э., но египетская культура изменилась до неузнаваемости. Древние боги умерли, и их храмы сделались каменоломнями для приверженцев других исповеданий. Язык ушел из человеческих знаний, и иероглифы стали источником диких спекуляций и мистических теорий. Мудрость Египта должна была стать легендой, но его ученость была потеряна под грузом 20 столетий пыли и невежества. Однако еще сегодня лес колонн в Карнаке трубит об имени Рамзеса мужчинам и женщинам из стран, о существовании которых завоеватель даже не слышал, и пока последний камень не упадет с граней Великой пирамиды в Гизе, люди будут дивиться могуществу и самонадеянности ее строителя.

Великое множество книг на археологические темы кончаются на таких звучных фразах, как эта последняя. Популярность темы имеет весьма веские причины. Физическая сохранность великих египетских памятников – замечательное явление само по себе, если вспомнить, что большинство других цивилизаций, сравнимых по древности, различимы для нас только в очертаниях глиняных фундаментов или как вербальные реконструкции. Такие сооружения, как пирамиды, храм в Карнаке, храмы Фив, Абу-Симбела и Абидоса, были бы удивительны, даже если бы не были так стары; по размерам и великолепию они превосходят руины почти всех других известных нам культур.

И все же я предубеждена против подчеркивания именно этого аспекта; точнее сказать, я предпочитаю другие аспекты. Гробницы, храмы, золото Тутанхамона – все это вещи волнующие и драматичные, однако они не так интересны для меня, как другие, менее осязаемые контакты с древним и чуждым нам миром. Мой интерес к археологии стимулировался вначале сказками о спрятанных сокровищах, но со временем я обнаружила, что идеи прошлого привлекают меня еще больше, чем его артефакты. И это привело к другому, очень личному и, быть может, субъективному открытию. Люди, которые читают и пишут об истории, имеют обыкновение дивиться «неожиданно современному» звучанию древнего института или выражения. Я испытывала это сама, и я люблю холодок узнавания, который чувствуешь при такой встрече. В более широком смысле работы прошлого, возбуждающие наши эмоции, не являются ни древними, ни современными, ни египетскими, ни американскими – они просто человеческие. Специфическое выражение данной мотивации может больше не использоваться или не приниматься нашим обществом; но оно может быть вполне законным в культуре, в которой действует, и когда мы приходим к пониманию других элементов этой культуры, то видим за незнакомым фасадом экзотического обычая человеческое стремление, которое узнаваемо, как наши собственные черты в зеркале.

Это не значит обесценивать историю или пренебрегать ее уникальностью. Богатство и разнообразие предлагавшихся решений многочисленных проблем, стоящих перед человеком, удивляет и ужасает; жизни не хватит на то, чтобы охватить их многогранную сложность. В этом бесконечном разнообразии заключается одна сторона притягательности исторических исследований, а в очаровании исторических обычаев – другая. Египетские погребальные обычаи – возьмем единичный пример – по совершенно понятным причинам интригуют читателей многих поколений: процесс мумификации, сложно устроенная гробница, магический ритуал, богатое убранство и утварь покойного. Читая описания фантастических гробниц, мы дивимся изобретательности их строителей, которые предусмотрели каждую постижимую неприятность, которая может случиться с обнаженной душой, путешествующей сквозь тьму к бессмертию. Каким фантастически гротескным, каким причудливым был духовный мир, который провидели эти давно умершие незнакомцы!