Готическая коллекция - Татьяна Степанова

— А я разве не сказал вам? — спросил Катюшин. — Значит, забыл. Настоящий Григорий Сукновалов воевал в Афганистане. И вернулся с той войны инвалидом, потеряв руку. Протеза он не носил, рана не позволяла. Увечье это ему всю жизнь поломало, он и не женился, и пил из-за инвалидности своей. Куртис оттого, наверное, и выбрал его своей жертвой, что с одноруким ему справиться было легче. Он ведь… Он, мерзавец, только на слабых бросался, как бешеная собака, — на девчонок, на женщину беззащитную, на ребенка.

А когда ему мужик попался, мужик настоящий, — Катюшин посмотрел на Кравченко, — он сразу хвост поджал… Ладно, насчет этого гада я все вроде вам доложил. А теперь…

— Где Иван? — спросила Юлия. — Дергачева выпустили?

— Его никто не сажал. Никуда. Ты что? — Катюшин вдруг густо покраснел. — Я.., я никогда не верил, что он… Я просто сам разобраться хотел.

— А Марта его, спасателя этого, бросилась спасать в то утро, — сказала Катя. — Что бы она там про него ни говорила, но все же…

— Старая любовь не ржавеет. А он ее больше жизни люби г. Это сейчас редкость большая, ребята, — назидательно изрек Базис и добавил:

— Ну, дела!

Катюшин поднялся из-за стола. Пиво он так и не выпил.

— Я могу жене твоей два слова сказать наедине? — спросил он вдруг у Кравченко.

— Валяй.

Катя поймала на себе взгляды обоих: ах ты боже мой, какие церемонии! Она тоже выбралась из-за столика, и они с Катюшиным отошли от навеса, чувствуя за спиной волну всеобщего любопытства.

— Значит, уезжаешь? — медленно спросил Катюшин.

— Уезжаю, Клим.

— Когда?

— На завтра билеты взяли. Вечерний рейс. Марта с нами в Калининград уедет. Наверное, насовсем.

— А как же наша любовь?

— Любовь? — Катя чуть руками не всплеснула. — Чья?

— Моя. — Катюшин смотрел на Катю. — Эх, и зачем ты только сюда приехала?!

— Ты что же, жалеешь?

— Я об одном сильно жалею: не я этого подонка взял, а он, муж твой.., герой-разведчик… Ты на меня теперь и не смотришь даже. Презираешь, наверное.

— Господи, Клим, какой же ты еще дурак!

— Дурак?

— Ну, дурачок. — Катя положила руку на плечо Катюшина. — Ты же замечательный, пойми, но я…

— Понял. Все понял. Будем друзьями. Пишите в Москву письма: поздравляю с Новым годом, ваш друг Клим. Эх, Катенька-Катюша… Что ж мне теперь, как Ваньке Дергачеву поступить?

— Как это — как Дергачеву? — испугалась Катя. — Ты что это выдумал?

Катюшин печально усмехнулся:

— Он за Мартой как нитка за иголкой. Везде и всюду. А я.., самому, что ли, рапорт накатать? В Москву, в Москву! В академию экзамены сдать, что ли? Два года потом дурака можно валять, то есть, пардон, учиться, опыт генеральский копить. А через два-то года.., может, что и изменится? Может, ты этого верзилу своего и в шею, а?

— Экзамены еще сдать надо, — ответила Катя. — Эх, Клим, Клим…

— Ну, что — Клим?

— Садовая твоя голова. — Катя наклонилась и звонко чмокнула на глазах у всех любопытных участкового в белобрысую макушку, как старшая сестра брата-второгодника. — Прощай.

— Я вас завтра проводить приеду, если мотоцикл сегодня починим, — заверил ее Катюшин.

Морское покидали в сумерках, заехав по пути за Мартой к Линку. С Юлией простились еще в гостинице. А Илья сел за руль своего малютки-джипа, желая проводить своих постояльцев в аэропорт.

Михель Линк поджидал машину, сидя на ступеньках флигеля. Марта собирала вещи.

Сумерки пепельно-зеленой дымкой наплывали с моря. На западе угасал тихий закат. Луна плавно, как воздушный шарик, плыла над прудом и песчаными холмами.

— Кому как, а мне неохота уезжать отсюда. Жаль, — объявил Кравченко. — Только я во вкус вошел, а тут нате вам — полный финиш.

— Во вкус чего ты вошел? — поинтересовался Мещерский.

Но Кравченко окинул томным взглядом заросший камышами берег пруда, смиренное кладбище, темную громаду церкви и произнес:

— А танка-то мы так и не нашли в дюнах. Выходит, что до следующего года, а?

— Вы обязательно приезжать. — Линк энергично кивнул. — Приезжать без разговор. Возвращаться.

— Лично я приеду, — Кравченко обернулся к нему. — Ты, пастор, будь спокоен. Уж я-то сюда вернусь и потом еще не раз приеду. Мой дед в этих краях воевал, ферштейн?

— Ферштейн. — Линк усмехнулся. — Только я еще не есть настоящий пастор. Мне до пастор, как это ты говоришь, майн либер фройнд, плыть и плыть.

Мещерский и Базис курили.

— А я вот чего тебя напоследок спросить хочу, Сережа, — Базис философски посмотрел на луну и стряхнул пепел себе под ноги. — Ты вчера все нам так складно изложил. Мне аж завидно стало — какой ты у нас умный. Но вот что интересно: ты правда с этой логикой своей обо всем догадался или так, грузил нам? Выдумал все это, ну, логику-то свою прямо по ходу дела, в разговоре?

— Честно? — спросил Мещерский.

— Честно.

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Не понял?

Мещерский потрепал Базиса по плечу:

— Да я сам толком еще не понял, Илюша, друг. Эх, а вечер-то какой сегодня. И правда, уезжать жаль. Все-таки есть в этом вашем анклаве что-то притягательное, колдовское. Так и хочется вернуться, понять, в чем тут тайна?

— А за чем дело стало? — Илья развел руками. — Только позвоните нам или факс сбросьте.

Вышла Марта с сумками. Линк подхватил ее вещи.

Базис бросил окурок и открыл машину. Катя чуть отстала от всех, задержавшись у пруда. Его поверхность была неподвижной и темной. И в ней на этот раз, как в зеркале, занавешенном кисеей, не отражалось ничего. Лишь со дна мерцал слабый серебристый свет лунного двойника. Послышался всплеск. Где-то у темного противоположного берега, у корней старого дерева. то ли выпрыгнула из воды рыба и снова ушла в глубину, то ли гнилой сук сам собой отломился и шлепнулся в воду — бу-у-лтых!

— Нет, еще не время.

Катя обернулась — Линк неслышно подошел сзади.

В руке его была еще одна дорожная сумка Марты.

Огонек зажженной сигареты освещал его лицо.

— Не время? — тихо спросила Катя. — Почему?

— Рано. — Линк затянулся сигаретой, распространяя запах сладковато-терпкого дыма. Не табачного дыма. — Когда ЭТО случаться, то обычно после полуночь или же в темный, самый темный время сутки, когда луна, — он ткнул вверх, — быть в небо на свой ущерб.

Катя проследила за его жестом, потом снова перевела взгляд на воду. На поверхности пруда серебрилась легкая рябь. Так бывает, когда последние закатные лучи смешиваются со светом восходящей луны.