Оруженосец - Олег Верещагин

Выпущенная в упор арбалетная стрела швырнула мгновенно потерявшую облик эльфийской красавицы Ломион Мелиссэ обратно в промороженный коридорчик, к основанию лестницы. От дикого воя закачались стены; из мгновенно почерневшего проёма хлынул ледяной воздух, тугой и упругий, как резиновые тяжи. Гарав прыгнул вперёд, держа в руке не меч — его он отбросил, как и арбалет, — а кинжал. Пропал в темноте по пояс, как в кипящей смоле. Рука взлетела и опустилась — раз, другой, третий…

Потом он почувствовал, как ледяные пальцы разорвали грудь и сдавили сердце. Боль была такой ужасной, что он, к счастью, не смог осознать её и не ощутил, как отлетел на ступени. Но по ту сторону боли открылся чёрный коридор, полный… «Нет, — подумал Гарав. — Нет, нет, НЕТ!!!» И подумал ещё, что теперь он будет кричать, кричать, кричать…

Только кричать — всю… нет, не жизнь. Всё… нет, не время.

Теперь он будет только кричать…

…Его тело скатилось по ступенькам обратно в чёрный ледяной омут.

— Гарав! — Фередир поднялся, шатаясь, оглушённый ударом арбалета, но рванулся с места пулей, лишь на миг ощутив, как пальцы Эйнора беспомощно пытались удержать его за куртку. — Гарав!

Эйнор что-то кричал вслед, но Фередир не слушал, скоро он был уже рядом с другом, который корчился, казалось, в невыносимой боли.

Мальчишка опустился на колени и попытался удержать его, чтобы рассмотреть раны…

…Нет, не получалось кричать. Даже кричать не получалось. Вокруг вращался хоровод теней, и каждая претендовала на одно — быть первой в доле, сделать Гарава именно частью СЕБЯ. «Хочешь, хочешь, хочешь, — шептали они. — Иди, иди, иди, — перекликались голоса. — Мой, мой, мой», — зло спорили призраки. Мелькнули лица — цепочка лиц, искажённых страхом и мукой. «А вот, а вот, а вот», — хихикали вокруг. Его тянули в разные стороны, обещая немыслимую боль, немыслимое удовольствие, немыслимое-всё-вместе… «Оставьте меня, — попытался закричать он, — ну я же не могу, пожалейте меня!» — «Конечно, конечно, — услышали его тени, — пожалеем, вот сейчас, тебе понравится, хотя это больно, больно, больно…»

… — Больно, — выдохнул он, открывая глаза, и ртом хлынула кровь, потекла струйками носом, из ушей и даже выступила из уголков глаз. Сердце забилось — неровно, но забилось. Больно было всему, невыносимо, дико больно, и только правая рука с зажатым в ней ножом была в этой боли островком спокойствия. Гарав скосил глаза и увидел, что она посинела и разбухла от множества подкожных кровоизлияний. Кинжал по-прежнему торчал из кулака, как часть этого странного предмета, по какому-то недоразумению оказавшегося рукой Гарава. — Больно, — повторил мальчишка и заплакал. Слёзы жгли, как огонь. — Мне больно, — пожаловался он. И только теперь понял, что лежит головой на коленях Фередира. Оруженосец замер рядом, глядя куда-то вперёд и вверх. Там — над обоими мальчишками — нависал чёрный ледяной купол, беспросветный и тяжёлый… нависал и… НЕ МОГ опуститься.

— Не смей его трогать, — сказал Фередир. Не сказал. Нет. Он ПРИКАЗАЛ, глядя в ледяную черноту над собой такими же ледяными, но… вот странность… удивительно ТЁПЛЫМИ глазами.

Гарав удовлетворённо вздохнул и закрыл глаза, мельком подумав, что всё-таки, кажется, умирает… но ПО-НАСТОЯЩЕМУ, а не превращаясь в частичку этой мерзкой твари, которая украла его мысли и страхи, но так и не смогла понять ГЛАВНОГО… не смогла…

…Стало темно.

Тепло.

Тихо.

Хорошо-хорошо…

И ещё… песенка. Песенка осталась и в этой темноте. Песенка голосом настоящей Мэлет — слышанным так недолго, запомнившимся навечно…

Предавать легко,

Забывать легко,

Убивать легко,

Оставлять легко.

Ты с улыбкой пел,

Но в твоих глазах —

Пустота и боль,

Светом, что погас.

Предавать легко. Только, предав, ты —

Один навсегда. Один на один

С глазами того, кого предал.

Кому так легко простить…[72]

Всего несколько мгновений промедлила та, что была майа Мэлет. Промедлила при виде отчаянного мужества двух маленьких человеческих существ. Но этого мига оказалось достаточно, чтобы прозвучали слова хорошо ей знакомого древнего языка — того языка, на котором говорили когда-то прекрасные и весёлые существа, которых она учила петь и плясать под звёздами… И были эти слова грозны и суровы, как грозны и суровы становились те существа, если кто-то посягал на Свет и Радость…

— Не трогай их, иначе не существовать тебе более — будешь ты развоплощена и изгнана, как стало и с тем, кому ты присягнула неправедно…

Эйнор сын Иолфа, нуменорский рыцарь, выступил вперёд, в правой руке сжимая змеящийся струйками алого огня Бар, а левую поднимая вверх повелительным жестом.

Ломион Мелиссэ могла уничтожить их — всех троих. Разом. Она уже оправилась от неожиданности… но теперь её смутили звуки квэнья и мужество противостоящих ей. И она отступила. Ушла. Исчезла…

…Гарав упрямо бинтовал распухшую правую руку. Кровь всё ещё текла у него из носа и ушей. Когда Эйнор протянул оруженосцу прихваченную из Карн Дума чужую фляжку, тот поднял страшное лицо, похожее на маску злого духа: всё в крови, глаза в чёрных кругах ушли в глубь черепа, белки стали густо-багровыми от сплошных кровоизлияний внутри глаз. Помедлил. Взял фляжку и стал пить коньяк, как воду, выхлебав не меньше стакана. Помедлил, не дыша, выпил ещё — меньше, но много. Вернул фляжку и подмигнул рыцарю (кровь струйкой сползла по щеке). Сказал по-русски:

— Не ссы, браток, Господь нас уважает. Песня такая есть…

Встал, качаясь, постоял. Потом зигзагом пошёл к лестнице, подобрал меч, потом — арбалет. Хотел зарядить, но не осилил и присел у стены. Посидел, встал снова — почти нормально. Зарядил оружие.

— Хорошо, что я левша, — сообщил он, подходя обратно к ребятам. — Только, похоже, у меня внутри каша… — Он криво улыбнулся. — Помру я, рыцарь. Жалко вообще-то… Давайте хоть эту гадость добьём сначала.

Движения у него стали почти нормальными, только правая рука работала плохо. Гарав переложил в неё арбалет — так, словно вставлял его в какой-то посторонний механизм, у которого осталась одна функция — жать на спуск.

Эйнор покачал головой. Он-то хорошо знал, что даже если сейчас броситься бежать — это не поможет. А Ломион Мелиссэ нужно не так уж много времени, чтобы оправиться от изумления и неожиданного страха.

Ему всё ещё хотелось знать, как так вышло, что Гарав связался с этой древней и страшной тварью. Но в конце концов, это не имело особенного значения сейчас. Не имело. Хорошо было уже то, что его удалось привести в себя. А в остальном Волчонок был прав. Умений Эйнора вполне хватало ощутить, что внутри Гарава то, что бывает у человека, когда он падает с высокой башни и чудом остаётся жив. Как это он сказал? Каша. Чудо, что удалось привести его в чувство — ощущение было такое… да (Эйнор прислушался к себе)… словно ему кто-то помогает.