Котовский - Борис Соколов

Правда, преобладали в новой автономии все-таки украинцы — 48,5 процента по переписи 1926 года, тогда как молдаван было только 30,1 процента. Поэтому, а также потому, что большевиков в Бессарабии поддерживали главным образом русские и украинцы. Молдавскую Республику, вопреки мнению Котовского и его товарищей, было решено включить в состав Украины в качестве автономии. Если бы татарбунарское восстание увенчалось успехом, Молдавская Республика наверняка была бы провозглашена в качестве союзной. Пока же пришлось ограничиться автономией в составе Украины. Но советская сторона заявляла, что границы Молдавской АССР — это Дунай и Прут, поскольку Советский Союз не признает вхождение Бессарабии в состав Румынии.

В декабре 1924 года состоялась Первая всемолдавская конференция большевиков. Котовский был избран в состав Молдавского обкома компартии Украины. Он стал членом также сразу трех ЦИКов — Всесоюзного (в статусе кандидата), Украинского и Молдавского. 19 апреля 1925 года I съезд Советов Молдавской АССР принял решение о создании республики, избрал Центральный исполнительный комитет.

Многие командиры и политработники корпуса из числа молдаван перешли на работу в партийные, государственные и хозяйственные органы молдавской автономии. Котовский передал средства, собранные военной кооперацией корпуса, на укрепление материальной базы Молдавской Республики. Возможно, это было сделано по приказу из Центра. Он писал об этом своим друзьям в Бессарабскую коммуну: «Кооперацию передал Молдавской Республике. Конечно, мы пошли на жертву, чтобы создать материальную базу для нашей молодой республики».

Тогда же, в апреле, на Первом съезде общества бессарабцев Котовский прямо говорил: «Вопрос об освобождении Бессарабии, вопрос о том, чтобы сделать Бессарабию красной, мог бы быть разрешен хорошим ударом нашего корпуса, куда входит и Бессарабская кавалерийская дивизия, или, в крайнем случае, еще парой наших корпусов… Румынские помещики должны понести кару за замученных в застенках, расстрелянных, потопленных в Днестре… Если рабоче-крестьянское правительство, руководимое Коммунистической партией, скажет, что довольно дипломатических переговоров, прикажет нашей Красной Армии броситься к границам Румынии, Бессарабии, на помощь восставшим рабочим и крестьянам, наш кавалерийский корпус будет впереди! Мы уверены, что, если этот исторический момент настанет, наша красная конница перемахнет одним прыжком через Днестр…»

На совещании кавалерийских начальников, начавшемся в Москве 6 апреля 1925 года, Котовский ратовал за сильную, хорошо вооруженную и оснащенную пулеметами и артиллерией конницу, поддерживаемую всеми видами современной военной техники, в том числе специально приданными бронеотрядами. Котовский верил, что в будущей войне при маневренных действиях конница сможет наносить врагам сокрушительные удары. В то время конница оставалась главной ударной силой Красной армии. Бронетанковые войска еще не были созданы.

На вопрос Шмерлинга, как Котовский относился к своим бойцам и коммунистам, Ольга Петровна в письме от 2 мая 1936 года ответила следующим образом: «Любимые бойцы? Любил он комбата Просвирина за его мудрость. Сливу, которым он восхищался за его выдержку, за сознательную храбрость, серьезность, честность. Любил он Криворучко, в нем он любил его смекалку, „хохлацкую хитрость“, но не любил в нем черты — жадность и жестокость.

Уважал Макаренко, любил как малого, капризного Нягу. Любил бойцов смелых, отважных; когда гибли, тяжело переживал их смерть.

О коммунисте. Он всегда говорил, что коммунисты и в своей личной жизни должны быть примером. Наша убогая обстановка отвечала этому. Он говорил, что будут говорить обыватели, враждебно настроенные, и агитир[овать] втихомолку против Сов. власти, если мы у богачей реквизируем и заберем в свое пользование, а не в учреждения детские и пр.».

Ольга Петровна подробно описала быт и характер Григория Ивановича: «В семейной жизни он признавал жену товарища, помощника, а не „украшение дома“. Возмущался, когда узнавал, что жена у кого-либо из бывших мещанка по укладу.

Директивы партии принимал конкретно, активно. Организовывал агроном. школу для молодежи комнезама (комитеты незаможенников. — Б. С.), помогал средствами, считал, сколько будет своих пролетарских агрономов; свою воен. кооперацию развернул по району, чтобы покончить с частной торговлей и то. до.».

В том же письме вдова Котовского отметила: «Признавал ли он, что неправ? Да. Не стеснялся, заявлял, что ошибся, просил извинения. Случай с Криворучко, Бройде и Левицким, когда 9-я див. неправильно информ[ировала] и он был недоволен на 3-ю дивиз., но когда выяснилось истинное положение, то на совещании он открыто заявил и извинился. Да и на фронте ошибок своих он не замазывал.

Когда он советовался со мной? Трудно конкретизировать — он обо всем со мной говорил, я под диктовку его писала все его доклады, он спрашивал мое мнение о тех или иных работниках. Все новые его мероприятия хозяйствен, порядка — сначала мы обсуждали вдвоем, а затем созывалось совещание, кот. чаще всего было у нас на квартире.

Хорошее настроение? Это видно было по окружающим — народ был веселый, свободно шли, шутили, громко разговаривали — чувствовали себя свободно. Плохое настроение — избегала показываться на глаза и даже Черныш (ординарец Котовского. — Б. С.) находил какие-то срочные дела и уходил из дома, но так как знал, что это ненадолго, то скоро приходил, предварительно вызвав меня и узнав, в каком положении и можно ли идти без опасения, — курьезов было много.

Иногда он ловил нас на этих разговорах и все проходило — смеялся над нами».

Григорий Григорьевич Котовский вспоминал со слов матери: «После Гражданской войны Котовский, вместе со своим штабом второго кавалерийского корпуса, которым он командовал, был дислоцирован в украинском городе Умань, где его с женой поселили в доме бывшего военного коменданта города, в котором продолжали проживать вдова коменданта и ее племянница. Их хотели выселить, но Котовский запретил это делать. Я хорошо помню, как двухлетним малышом бегал к этой генеральше, которая из-за болезни всегда лежала на кровати, помню и племянницу. Вот так мы и жили в Умани до середины злосчастного 1925 года. Каждое утро Котовский пешком ходил в штаб, хотя были и машина, и штабные экипажи. Помнится, однажды разразился скандал — у него не оказалось сапог. Свои накануне он отдал какому-то беженцу из Бессарабии… Мама в это время уже не работала врачом, вела хозяйство вместе с теткой, таскали продукты с рынка, весь день стояли у плиты, потому что за стол менее 20 человек не садилось: адъютант, ординарцы, конюхи, беженцы из Бессарабии и т. д. Однажды мама заикнулась: нельзя ли взять для поездки на рынок экипаж? Отец очень рассердился: „Не дай Бог, потом скажут, что мадам Котовская ездит на экипаже“. Разве эта маленькая деталь не говорит о его облике?! Более того, когда отца убили и мы переехали в Киев, у нас ничего из имущества не было, и командир корпуса Николай Николаевич Криворучко купил нам кое-какую мебелишку».

Григорий Григорьевич также рассказывал: «Отец был страшно вспыльчивым, взрывной натуры человек (по рассказам мамы, когда домой приходили командиры, они прежде всего спрашивали: „Как затылок у командира — красный или нет?“; если красный, то лучше было не подходить)».