Жди меня… - Андрей Воронин

Огинский огляделся по сторонам, подобрал топор, разом избавив княжну от всех одолевавших ее сомнений, и принялся щипать лучину. Через минуту над железным листом расцвел робкий оранжевый огонек, набиравший силу по мере того, как пан Кшиштоф подкладывал в него щепки. Скоро костер уже горел в полную силу, и продолжавший возиться около него Огинский размотал и отбросил в сторону бабий платок, которым была обвязана его голова.

Не дожидаясь приглашения, княжна присела подле огня и протянула к нему озябшие ладони. Мозг ее продолжал лихорадочно работать в поисках выхода, и вдруг ей показалось, что выход найден.

Пистолет у нее отобрали, но при ней все еще оставалось оружие куда более грозное и эффективное, чем все пистолеты и шпаги на свете. До сих пор ей как-то не приходило в голову, что написанная паном Кшиштофом, разумеется, им, поскольку никто иной сделать этого просто не мог! анонимка поставила под удар не только ее, но и, в первую очередь, Лакассаня, с которым Огинский состоял в не до конца понятных княжне, но, несомненно, партнерских отношениях. Раньше подобная мысль просто не пришла бы Марии Андреевне в голову, но теперь, когда подлость пана Кшиштофа и его склонность к предательству больше не являлись для нее секретом, она уже не сомневалась, что анонимка - дело именно его рук и что написана она вовсе не из верноподданнических чувств. Чего он пытался добиться этим письмом, по-прежнему оставалось для княжны секретом. Вернее, ближайшая его цель была ясна: он хотел одним ударом избавиться и от княжны, и от своего приятеля Лакассаня. Но вот зачем это ему понадобилось? Как бы то ни было, его цель так и не была достигнута - и княжна, и Лакассань были живы и здоровы, а пан Кшиштоф, сам того не ведая, оказался в весьма щекотливом положении. Что будет, если показать французу копию анонимки?

Княжна представила себе, что может произойти в таком случае, и утолки ее губ слабо шевельнулись - так, что это почти напоминало улыбку. Картинка получалась весьма заманчивая. Мария Андреевна представила, как два негодяя одновременно выхватывают пистолеты и, направив их друг на друга, разом спускают курки и падают в разные стороны, картинно раскинув руки.

Сказки, подумала княжна. В жизни так не бывает. В жизни кто-нибудь один непременно промахнется, но это все-таки шанс. Пока они тут будут выяснять отношения, можно попытаться тихонько улизнуть...

Лакассань вдруг завозился, вынул из кармана своего драного мужицкого армяка окурок сигары, прикурил от головешки, встал и, ничего не говоря, удалился в темноту. Пан Кшиштоф продолжал неумело тюкать топором по доскам, откалывая от них щепки. Он занимался этим с такой угрюмой сосредоточенностью, словно на всем белом свете не было более важного дела.

- Пан Кшиштоф, - тихо окликнула его княжна, - вы должны мне помочь.

Огинский на мгновение поднял на нее мрачный и пустой, ничего не говорящий взгляд и снова опустил глаза. Тюк, сказал его топор. Тюк, тюк. Затрещала подгнившая доска. Пан Кшиштоф ухватился обеими руками за края трещины и с силой развел их в стороны, разодрав доску пополам, как легендарный Самсон пасть не менее легендарного льва.

- Вы должны помочь мне бежать, - продолжала Мария Андреевна, - иначе я позволю Лакассаню ознакомиться с содержанием письма, которое вы отправили на высочайшее имя.

Занесенный для очередного удара топор замер в воздухе, и на мгновение княжне показалось, что он сейчас опустится ей на голову. Она напряглась, но отливающее оранжевым в отблесках костра лезвие снова с тупым стуком упало на очередную доску: тюк!

- Я не понимаю, о чем вы говорите, - не поднимая головы, пробормотал Огинский.

- Я говорю о находящейся при мне копии некоего письма, - сказала княжна, - на основании которого меня обвиняют в государственной измене. Письмо это могло быть написано только одним человеком, и этот человек - вы, сударь, поскольку только вам известны подробности недавних событий. Вы отлично понимаете, о чем я говорю, и совершенно напрасно тянете время. Когда вернется Лакассань, разговаривать будет поздно. Да я и не стану с вами разговаривать, а просто отдам письмо ему. Пользы мне от этого будет немного, но зато я получу удовольствие, наблюдая за тем, как вас раздавят на месте, словно мокрицу, каковой вы и являетесь на самом деле. Решайте, сударь. У вас есть время до возвращения вашего приятеля, не больше.

Пан Кшиштоф махнул топором и с нечеловеческой силой обрушил его на висевший в воздухе край доски. Доска подскочила и непременно ударила бы его по лбу противоположным краем, если бы Огинский вовремя не прикрылся локтем.

- Дьявол, - обессиленно сказал пан Кшиштоф. - Вы не понимаете, княжна... Вы просите о невозможном, потому что я такая же жертва этого человека, как и вы. Поверьте, я действовал и продолжаю действовать исключительно по принуждению. Это страшный человек, княжна, и пытаться одолеть его - очень опасное занятие. Мне нужны твердые гарантии на тот случай, если я...

- Оставьте, сударь, - перебила его княжна. - Вы выбрали очень странное и неподходящее время для того, чтобы требовать гарантий и вообще торговаться.

- Это верно, - сказал у нее за спиной веселый голос Лакассаня. Княжна вздрогнула: она совершенно не слышала, как он подошел. - Наш друг Огинский просто обожает торговаться, у него душа лавочника. Не спорьте, приятель, это так. И обижаться на меня не стоит, потому что на правду не обижаются. Так гласит народная мудрость, хотя, по моим наблюдениям, чаще и сильнее всего мы ненавидим именно тех, у кого хватает смелости сказать нам прямо в глаза правду о нас. И это в корне не правильно, потому что правду о себе надобно знать, дабы не попасть впросак по неведению. Итак, вот вам правда о вас: вы трус и лавочник, Огинский. Запишите это где-нибудь, чтобы не забыть, и перечитывайте каждый вечер на сон грядущий. Поверьте, это очень поможет вам достичь гармонии с самим собой и с окружающим вас миром.

Лакассань поставил на замусоренный пол принесенный из кареты княжны погребец с провизией, уселся перед ним, по-турецки скрестив ноги, и откинул крышку. Короткий и обгрызенный окурок сигары по-прежнему дымился у него в зубах. Француз языком передвинул его в угол рта и, щурясь от дыма, одним глазом заглянул в погребец.

- Так, что тут у нас?.. Хлеб, мясо... Надо же, огурцы! Прелестно, прелестно... А это что такое? Ба! Да это же вино и, судя по всему, неплохое! Я преклоняюсь перед вами, принцесса. Право, если бы не самые разнообразные привходящие обстоятельства, я просил бы вашей руки... Впрочем, об этом я уже, кажется, говорил.

- Да, - сказала княжна, - говорили. Тогда я вам не ответила из обыкновенной учтивости, но теперь скажу: я не пошла бы за вас даже под дулом пистолета.

- Ба, - сказал француз, - вот удивили! Теперь совсем другое дело. Но месяцем раньше... Прояви я тогда чуть-чуть настойчивости... Э, да что теперь об этом говорить! Возможность упущена безвозвратно. Вы заметили, что вся наша жизнь, если оглянуться назад и как следует присмотреться, состоит из упущенных возможностей? Впрочем, вы еще слишком молоды, чтобы это заметить, вам кажется, что впереди у вас вечность, до отказа набитая этими самыми возможностями... А вы, Огинский? Вы ничего такого не заметили?