Гимназистка. Под тенью белой лисы - Бронислава Вонсович

— Елизавета Дмитриевна, не трогайте! — послышался испуганный голос Владимира Викентьевича. — Это опасно. Там защита. Если её сейчас не видно, это не значит, что её нет.

Надо же, а я не услышала, как они спустились. Оба: Тимофеев тоже стоял рядом и выглядел встревоженным. А вот Мефодия Всеславовича, который мог бы предупредить о свидетелях, напротив, не было.

— Её нет. Я сняла.

— Вы? Защиту Ли Си Цына?

— Он ставил временную и не убрал хвостики.

— Непредусмотрительно, — заметил Тимофеев.

— Или предусмотрительно, если думал, что ему понадобится помощь.

Я открыла дверь, и мы втроём ввалились в комнату, причём целители меня вообще попытались оттереть. Будь их воля — внутрь и не пустили бы. Взгляд сразу упал на кучу одежды на шатком стуле, а уж потом я заметила лежащего на полу лиса.

Оставшийся зверь Ли Си Цына выглядел куда жальче моей лисы, когда я решала быть ей или уйти: заморённый, со свалявшейся шерстью и лысоватым единственным хвостом. Он лежал так, словно пыталась дойти до двери, но не смог. Из приоткрытой пасти свешивался язык, совершенно сухой и покрытый белым налётом. Целители застыли. Судя по тому, что на пациента плетений не отправляли, пока изучали ауру, которую я видеть не могла. Хотя… Что-то подобное на дополнительный смутный силуэт промелькнуло и почти сразу слилось с телом лиса. Но что-то похожее на неприятную черную кляксу с узким коротким хвостиком там, где расположено сердце, заметить я успела.

— Беда, — вздохнул Владимир Викеньевич. — Это ж надо было так себя довести. Связь совсем слабая. Если зверь умрёт, умрут оба.

— С чего бы ему умирать? — возмутился Тимофеев. — Мы уже здесь. Я же говорил, что моя помощь понадобится. Как думаете, Владимир Викентьевич, лучше…

Они начали перебрасываться терминами, решая, кто за что отвечает и кому что придётся делать. Наконец с рук обоих целителей полетели зелёные плетения, обволакивающие несчастного лиса и дающие надежду, что с ним непременно будет всё в порядке. Я как можно незаметнее подхватила шкатулку с артефактом, на которую пока никто не обращал внимания, и убрала её за спину. В карман бы положить, но не влезет. Я убедилась, что целители достаточно заняты, чтобы не отвлекаться, тихо позвала домового и попросила его спрятать опасную штуковину. Он кивнул и исчез вместе со шкатулкой.

Тем временем лис перестал выглядеть умирающим, оставшись просто очень худым и несчастным.

— Подкормить бы его, — заметила я.

— Не стоит, — важно ответил Тимофеев, — У него слабая связь с человеком, может порваться, а так по необходимости начнёт подпитываться и усилит. Напоить бы и положить на что-то мягкое.

— Я к себе возьму, — решил Владимир Викентьевич.

Он наклонился и поднял лиса на руки. Тот повис как меховое манто, довольно облезлое, надо признать. Моя утраченная горжетка выглядела куда представительнее.

— Присмотрите заодно, — согласился Тимофеев.

Владимир Викентьевич кивнул и направился к лестнице, оставив нас.

— Его знатно приложило. Что за ритуал он проводил?

Тимофеев всё же был слишком любопытным. Но даже если бы у меня появилось желание ответить, сделать бы я это не смогла — клятва не дала бы.

— Извините, но это не моя тайна.

— Нет так нет, Елизавета Дмитриевна, — легко согласился он. — Время уже позднее. Вы не передумали завтра к следователю?

— Разумеется, нет.

— Тогда я, пожалуй, зайду утром. Необходимости в моей помощи нет, — решил он и уверенно направился к выходу.

Подскочившая горничная подала ему пальто и шляпу.

— Я вам необычайно благодарна за всё, что вы сделали для несчастного Ли Си Цына, — спохватилась я. — А с Борисом Павловичем точно будет всё в порядке?

— Не такой уж он несчастный. А точно или не точно будет известно, только когда он в себя придёт. Умирать вроде передумал.

— А когда он в себя придёт, Филипп Георгиевич? — уточнила я, когда Тимофеев стоял уже на пороге.

— Скорее всего, к утру.

Но к утру Ли Си Цын в себя так и не пришёл. Продолжал то ли спать, то ли находиться в бессознательном состоянии. Одна радость — язык уже не свешивался из пасти, а сам зверь не валялся тряпочкой, а свернулся во вполне себе узнаваемый клубок. Пришлось Владимиру Викентьевичу остаться с ним, и к следователю мы пошли вдвоём с Тимофеевым.

Несмотря на договорённость о том, что следователь примет нас поутру в определённое время, пришлось засесть в приёмной. Суровой такой приёмной, с позолоченной табличкой на двери и важной секретаршей, встающей стеной на пути желающих попасть в кабинет. В моём представлении следователи должны быть обрамлены антуражем поскромнее, но этот, видно, занимался исключительно делами императорской фамилии и должен был соответствовать. Поэтому и принять нас вовремя никак не мог: то ли действительно был занят, то ли показывал свою важность — боги его знают. Но возможно, это и к лучшему, так как буквально через пять минут появились родители Николая. Анна Васильевна выглядела настолько хищно, что возникни здесь Ольга Александровна — выдранными волосами бы не отделалась. Волчица собиралась защищать своего волчонка до последнего, пусть тот был уже взрослый и немного хомяк. Пётр Аркадьевич тоже выглядел скорее собранным, чем встревоженным неопределённой участью сына. Правда, ни следа его обычной жизнерадостности на лице не было. Как ни странно, сейчас он тоже выглядел хищником, вышедшим на тропу войны. И даже больше хищником, чем жена. Я даже засомневалась: возможно, я не всё знаю про хомяков.

— Лиза, что вы тут делаете? — удивлённо спросил Пётр.

— Ждём, когда нас примет следователь.

— Вас вызывали?

— Мы, точнее, Филипп Георгиевич, договорились о встрече, — я указала на спутника, не желая присваивать чужие достижения. — Анна Васильевна, Пётр Аркадьевич, позвольте вам представить Филиппа Георгиевича Тимофеева, заведующего лабораторией целительских артефактов.

Анна Васильевна на Тимофеева отвлекаться не стала.

— И зачем вам понадобилась встреча со следователем? — нехорошо прищурилась она, наверняка вспомнив, что читала про меня в газетах.

Я бы сама отнеслась с подозрением к той, кто якшается с членами императорской фамилии., И пусть это происходило исключительно на газетных страницах, но она-то этого знать не может.

— Потому что у вашего сына на это время есть алиби, о котором он ни за что не скажет. А я скажу. Потому что считаю, что он не должен страдать из-за излишней щепетильности.

Родители Николая переглянулись.