Пение под покровом ночи. Мнимая беспечность - Найо Марш

— Да. Все именно так.

— Но в таком случае, — неожиданно вмешался Уорендер, — ей не должна понравиться эта пьеса!

— Не думаю, что понравится.

— Ну вот тебе и ответ, — сказал Чарльз. — Если она ей не понравится, ты имеешь полное право предложить ее кому-то другому, верно?

— Все не так просто, — ответил Ричард. И, глядя на этих двух джентльменов, по возрасту годившихся ему в отцы, имевших тридцатилетний опыт общения с мисс Беллами, он увидел: они его поняли.

— Тут утром уже случился один скандал, — заметил Ричард. — Настоящая буря.

Уорендер покосился на Чарльза.

— Не знаю, может, просто показалось, — начал он, — но ощущение такое, что скандалы последнее время случаются все чаще. Я прав?

Чарльз и Ричард промолчали.

— Человек должен жить своей собственной жизнью, — продолжил Уорендер. — Таково мое мнение. И самое худшее случается с человеком, когда он обманывается, принимает на веру фальшивую или неискреннюю преданность. Сам видел, как такое случалось. С одним человеком из нашего полка. Печальная история.

— Нам всем свойственно ошибаться в людях, — проговорил Чарльз.

Снова повисла пауза.

А затем Ричард пылко заметил:

— Но я… всем обязан ей! Эти ужасные опусы, которые начал сочинять еще в школе. Первые совершенно бездарные пьески. А потом вдруг одна получилась. И она заставила руководство театра принять ее. Мы все с ней обговаривали. Все! И вот теперь вдруг… почему-то не захотел этого делать. Не захотел. Но почему? Почему?

— Так и должно быть, — сказал Чарльз, и Ричард взглянул на него с удивлением. Чарльз тихо продолжил: — Сочинение пьес — это твой бизнес. Ты в нем разбираешься. Ты эксперт. И ты должен самостоятельно принимать решения.

— Да. Но Мэри…

— Мэри принадлежит некоторое количество акций в компаниях, которыми управляю я. Но я не советуюсь с ней о политике этих компаний. И потом мои интересы не сосредоточены исключительно на них.

— Но это не одно и то же.

— Почему нет? — добродушно спросил Чарльз. — Лично я считаю, что именно так. И потом сантименты, — добавил он, — самый скверный советчик в таких вопросах. Мэри все равно не поймет изменений в твоей политике, но это вовсе не означает, что она неверна. Мэри руководствуется одними эмоциями.

— Так ты считаешь, — произнес Уорендер, — что она изменилась? Прости, Чарльз, это, конечно, не мое дело.

— Да, она изменилась, — отозвался муж Мэри. — Человек склонен меняться.

— Ты сам видел, — вмешался Ричард, — что произошло с Пинки и Берти. Представляю, что она сотворила бы со мной! Да и что такого ужасного они сделали? А на самом деле причина проста. Они скрыли всё от нее потому, что не знали, как Мэри это воспримет. Ну и вы сами видели, как восприняла.

— Полагаю, — рассеянно начал Уорендер, — по мере того, как женщина стареет… — тут он запнулся и умолк.

— Послушай, Чарльз, — заметил Ричард, — возможно, ты сочтешь это мое предположение просто чудовищным, но не стало ли тебе последнее время казаться, что в этом есть нечто… нечто…

— Патологическое? — спросил Чарльз.

— Она стала такой мстительной, как-то совсем на нее не похоже. Ведь так? — теперь он обращался к ним обоим. — Господи, ну, скажите, так или нет?

К его удивлению, ответили они не сразу. После довольно долгой паузы Чарльз произнес с болью в голосе:

— И мне тоже это в голову приходило. Я… я даже советовался с Фрэнком Харкнессом. Он наш домашний доктор вот уже долгие годы. И он тоже считает, что она стала какой-то нервной. И насколько я понял, это случается с большинство женщин… в ее возрасте. Он считает, что нервное напряжение может усиливать наэлектризованная атмосфера театра. Но у меня создалось впечатление, что он несколько недооценивает ситуацию. Должен признаться вам, — печально добавил Чарльз, — она давно меня беспокоит. Все эти… безобразные сцены.

— И мстительность, — пробормотал Уорендер — и тут же пожалел, что произнес это слово.

— Но ее доброта! — воскликнул Ричард. — Всегда считал: у нее самые добрые глаза, какие я только видел у женщин.

Уорендер, который с самого утра был настроен рассуждать о человеческих характерах, продолжил в том же духе.

— Люди, — заметил он, — рассуждают о глазах и ртах, точно эти черты лица имеют какое-то отношение к мыслям и поступкам других людей. Но ведь это же всего-навсего какие-то малые части тела, разве нет? Как, впрочем, и пупки, колени и ногти. Мелочи, детали.

Чарльз взглянул на него с улыбкой.

— Морис, дорогой, ты меня просто пугаешь. Ты как бы отрицаешь тем самым, что у наших старых друзей может быть добрый рот, честный взгляд, открытый лоб. Сомневаюсь, что ты прав.

— Прав он или нет, — вставил Ричард, — это ничуть не помогло мне принять решение.

Чарльз опустил стаканчик с шерри на стол и сдвинул очки на лоб.

— Будь я на твоем месте, Дики, я бы продолжил идти вперед.

— Слушай его, Дики, слушай!

— Спасибо, Морис. Да, я продолжил бы должен идти вперед. Предложил бы свою пьесу, постарался бы как можно выгоднее продать ее на рынке. Если Мэри и расстроится, то ненадолго, сам знаешь. Ты не должен терять чувства перспективы, мальчик мой дорогой.

Полковник Уорендер слушал все это со слегка приоткрытым ртом и затуманенным взглядом. Когда Чарльз закончил, Уорендер взглянул на часы, поднялся и сообщил, что ему нужно позвонить по телефону перед ленчем.

— Позвоню из гостиной, если разрешите, — сказал он и покосился на Ричарда. — Стоять на своем, вот что главное, верно? Лучшая политика в мире, — и он вышел.

Ричард сказал:

— Постоянно задаюсь вопросом: так ли уж он прост, наш Морис?

— Было бы серьезное ошибкой недооценивать его, — ответил Чарльз.

IV

В домах и квартирах в радиусе примерно десяти миль от Пардонерс Плейс, гости, приглашенные на вечеринку к мисс Беллами, готовились предстать перед глазами виновницы торжества. Таймон (он же Тимми) Гэнтри, знаменитый режиссер, тоже готовился к празднику. Он был высокого роста и, сутулясь, всматривался в треснутое зеркало ванной комнаты, чтобы расчесать щеткой волосы — так коротко подстриженные, что особой необходимости в том не было. Затем он переоделся в костюм, который назывался у него «приличным синим», и, чтоб потрафить мисс Беллами, надел под него жилет вместо пуловера сливового цвета. Он больше походил не на режиссера, а на полицейского, вышедшего в отставку, чей энтузиазм никогда не иссякает. Он пропел отрывок из «Риголетто» — оперы, которую недавно поставил, и вспомнил, как ненавидит все эти коктейльные вечеринки.

— Белл-а-ми, от тебя одна лишь тоска, — пел Гэнтри, имитируя мелодию «Bella Filia»[53]. И это было сущей правдой. Последнее время Мэри стала совсем уж невыносима. Возможно, было бы разумно рассориться с ней до того, как начнется работа над новой пьесой. Она начала уклоняться от самых простых требований режиссера, входящих в его методику: Тимми требовал от труппы быстрых и довольно сложных движений, образующих своеобразный вихревой рисунок на сцене, а Мэри уже давно утратила былую резвость. Да и темперамент, пожалуй, тоже, подумал он. И вообще он считал, что эта пьеса будет для нее последней.