Заклятие ворона - Сьюзен Фрейзер Кинг

Вывернувшись из его объятий, Элспет принялась мерить шагами коридор.

– На Фрейзерах тоже лежит вина. Мы заплатим штраф, и ты будешь оправдан. Сколько нужно денег?

– Семь тысяч фунтов.

Элспет, ахнув, замерла на месте. Дункан знал, что эта сумма се потрясет. В горных кланах таких денег не видели даже самые богатые вожди.

– Как-нибудь соберем. В конце концов, это всего лишь договор, не больше, – выдохнула она наконец. – Не нужно тебе ехать в Эдинбург, Дункан! Пошли гонцов к своим друзьям – графу Морею и Мейтленду. Опиши подробно, что случилось. Этого будет достаточно. Прошу тебя, только не сейчас. Не соглашайся на требования Роберта! Здесь столько мужчин… братья мои, Эласдар, Макрей…

– Послушай, Элспет…

– Нет! Это ты меня послушай! Друзья тебя поймут, со всем разберутся, а потом арестуют самого Роберта за предательство. Он же теперь родня… Хотя мне стыдно за то, что я навязала тебе такого родственника.

– Элспет! Перестань. – Дункан шагнул к жене.

Она в отчаянии ломала руки:

– Мы попросим отсрочки для выплаты штрафа. Деньги – вот что застилает глаза двору, верно ведь?

Он тряхнул ее за плечи:

– Перестань. – Обняв жену, Дункан прижался подбородком к золотоволосой макушке. – Я должен – понимаешь, должен! – поехать в Эдинбург. В противном случае пострадает весь клан. По землям Фрейзеров пройдутся огнем и мечом. Объявят вне закона за нарушение мирного договора!

Элспет уткнулась лбом ему в плечо:

– Но как-нибудь… хоть как-нибудь можно же объяснить Тайному совету, что произошло на самом деле! Кто может обвинить мужа за то, что он защищал честь и жизнь своей жены?

– В Тайном совете меня подвергнут тщательному допросу. Надеюсь, что во всем разберутся. Ничего со мной не случится, – твердо произнес он. Чуть отстранившись, Дункан приподнял лицо жены, заглянул в глаза любимой, где светились страх и мука. Как же ему хотелось расцветить эти сказочные глаза радужными искрами счастья!

– Дункан… – шепнула Элспет. Горестный всхлип сорвался с ее губ. Дункан успел разделить его, вдохнуть в себя поцелуем.

– Тебя объявили вне закона. И все из-за меня. Я тому виной. А ведь я знала… предупреждала, что могу привести тебя на плаху. – Элспет подняла к нему залитое слезами лицо. – Это видение… оно сбылось… Помнишь нашу встречу? Я ведь чувствовала!

Дункан притянул ее к себе:

– Ты ни в чем не виновата. Я сам навлек на себя гнев Тайного совета, но ни о чем не жалею. Случись все опять – я опять погнался бы за Макдональдами, чтобы вернуть тебя, Элспет Фрейзер! Чтобы спасти тебя!

– Но ты же рисковал жизнью!

– А как насчет твоей жизни? Неужели было бы лучше, если бы я отсиживался в Гленране из-за какой-то бумажки?

Только теперь она улыбнулась. От сияющей на мокром лице улыбки у Дункана захватило дух.

– Должна признаться, что для длиннополого, – шепнула Элспет, – твои речи слишком смелы. Их мог бы произнести горец!

– Я и есть горец. И горд этим. – Дункан улыбался, зарывшись лицом в теплые золотые пряди. – Очень горд.

Элспет неожиданно фыркнула:

– Что ж, отлично! Я поеду в Эдинбург с тобой! Сражаться – так бок о бок!

– Нет, – непреклонно отозвался Дункан. – Ты останешься в Далси.

– Ну, конечно! И буду неделями – месяцами! – ждать от тебя весточки? Это мне не под силу, Дункан.

– Я пришлю гонца. Останься, прошу тебя. Пока ты здесь, – он протяжно выдохнул, – здесь мое сердце. Я обязательно вернусь! Помнишь легенду о Далси?

– Лэрды Далси всегда возвращаются…

– Вернусь и я, – выдохнул Дункан. – Ты только верь. Верь, как веришь в пророчества!

Сны его были черны, как ночи, безрадостны, как дни. Даже во сне не удавалось избегнуть вязкой черноты. Он падал от усталости и засыпал. Без отдохновения. Без надежды. Утром его встречал тот же непроницаемо-черный холод.

Один-единственный узкий проем в стене пропускал воздух и свет в тот каменный мешок, куда его бросили. Случалось, солнечный луч украдкой освещал мрачное подземелье – и тогда узник подставлял руки, мечтательно окунаясь в прозрачное бледное ничто.

А случалось и другое – янтарный свет струился сквозь щель в окованной железом двери камеры. Приглушенные камнем, раздавались голоса… Он слышал топот тяжелых ботинок по каменному полу, бряцание мечей и пик. Но звуки исчезали, равнодушные к узнику. Огонь факелов таял. Темнота набирала силу.

Вот уж сколько дней он находился в камере Эдинбургского замка, с южной стороны дворцовых апартаментов. Дункан знал это место… не раз и не два сам приходил сюда к узникам, но никогда не проводил здесь больше часа. Теперь же шла третья… нет… скорее, четвертая неделя… Он пытался следить за сменой света и тьмы, но не был уверен в счете.

Тюремная камера была тесной, темной, угрюмой. Ночной холод пронизывал до костей, и узник вынужден был зарываться в жидкий ворох соломы. Мебели в его подземелье не было, так что груда тряпья и соломы служила и постелью, и столом, и креслом. Дважды в день дверь открывалась, и на пороге для узника оставляли миску пустой овсяной болтушки и ломоть хлеба. Каждые три дня караульный приносил кувшин воды.

Вполне приличные условия для осужденного, думал узник. Другие не получали и этого – если только приговоренный к смерти человек не относился к высшему сословию и не мог подкупить стражников. Узник уже отдал все, что имел, и даже ботинки обменял на свежую воду.

Деньги у него были, вот только получить их он мог, лишь связавшись с кем-нибудь из друзей. А иначе – что ж… Для стражников он был одним из заключенных, ожидающих через неделю-другую казни. Здесь его положение королевского адвоката и лэрда крупного горного поместья никого не интересовало. Можешь – плати. Не можешь – довольствуйся тем, что дают. Платить ему было нечем. Так что теперь он перешел на хлеб, болтушку и воду. Даже солому – и ту вряд ли кто-нибудь позаботился бы сменить.

Узник со вздохом опустился на сырой пол. Железные кандалы, обнимавшие лодыжки, позволяли сидеть только в одной позе. Тяжелые цепи соединяли оковы на ногах с теми, что обхватывали запястья. Длина цепей позволяла двигаться по камере, а их тяжесть бросала вызов мускулам узника. Он часами методично поднимал железные оковы и вышагивал кругами в своем каменном мешке.

Тело его было таким же сильным, как и в тот день, когда он оказался здесь. Он дал себе зарок – не умирать беспомощным и слабым. Узник съедал хлеб до последней крошки, проглатывал пустую жижу и затхлую воду до последней капли.

Большую часть времени он проводил в раздумьях. Вновь и вновь взвешивал способы избежать казни. Тайный совет приговорил его к смерти на плахе…