Никто не знает Сашу - Константин Потапов

наклонённой земли, и вдруг – взяли вверх. Притихли, и только ещё пару минут плакал ребёнок.

– Уважаемые пассажиры, говорит капитан корабля. В Екатеринбурге гроза. Из-за погодных условий совершим посадку в Тюмени.

Сели, дозаправились, полетели обратно. Он теребил телефон.

Вбежал на собственный концерт в Екб спустя час, всё шло кувырком. Он удалил её из друзей. Сначала удалил, потом написал ей, как ему плохо. Написал искренне. Попросил прощения, предложил поговорить. Сидел где-то между Пермью, Екб или Челябинском, в мрачном здании вокзала, среди очередных бродяг и надоевшей России. И она ответила, что да, да, давай поговорим, как приедешь. Он был так счастлив. А после концерта в Перми в аэропорту, когда он так хотел домой, оказалось, рейс отменили из-за ветра. Он поменял билет, улетел под утро. Приземлился никакой от недосыпа, аэроэкспрессом домой, она готовила завтрак, он сказал какую-то глупость, они сильно поссорились, кричали, разбили кофейник, потом он извинялся, просто сильно устал, так сильно устал от всего, от бесполезных разъездов, тратит здоровье, скоро тридцать, а он так ничего и не – и тут разревелся – по-детски, до самых жгучих слёз, рухнул на пол в пальто, что надел пять минут назад, чтобы уйти, и плакал в её коленях, среди осколков френч-пресса, так устал, Ксюша, так устал, прости меня, она гладила по голове, он плакал у неё в коленях, да, он завидует ей, и эти концерты на тридцать человек его убивают, но он же не умеет ничего другого, разве он виноват, что поёт такие плохие песни? И она говорила, что песни не плохие, и потом они были вместе, впервые за всё время – были вместе, и в тот день он при ней написал «Не успел», на ту мелодию – пронзительную горькую, где он не успел на поезд, он так обнажился перед ней в этой песне, и она опять достала айфон и сняла, как он поёт.

Зачем ты снимаешь, не надо. Саш. Что? Давай я сниму док про тебя. Что? Я хочу снять фильм про тебя.

И она сняла.

3. Саша и Алина

– Саш. Ты понимаешь, что ты всех сейчас подводишь?

– Алин.

– Всех.

– Алин, всё.

– У нас организаторы в пяти городах.

– «Организаторы»! Которые с вокзала не могут встретить? Почему, блядь, меня все могут на хую вертеть, а я нет? Почему я всё делаю, а они нет? Почему меня все могут иметь, а я должен приехать, выступить, и улыбаться, и быть хорошим и ответственным, я всегда был хорошим и ответственным, я устал быть…

– Не всегда.

Молчание.

– Саш.

– Всё. Алин. Всё.

– Второй раз, Саша. Подумай о зрителях. О лояльности, о твоём имидже…

– Да в рот я ебал лояльность! Тридцать человек везде. Мне надоело. Я устал. Значит – бездарен. Значит – такая цена тому, что пою. Хватит.

Молчание.

– А обо мне ты подумал?

Молчание.

– Я, столько сил положила на это. На этот сранный тур. Чтобы ты выступил, чтобы люди после прошлой отмены захотели с нами работать, пришли на концерты, я по ночам не спала, после офиса делала – встречи, рассылки, орги, я для чего это всё? Я же верила в это всё, Саша! Верила в тебя, блядь.

– Прости. Прости.

Молчание.

– Прости, Алин.

Молчание.

– Но теперь точно, Алин. Всё… Походу…

– Ты из-за сториз этой, с афишей?

– Нет!

– А что тогда?

– Ну… всё.

– Я не дам тебе так просто угробить себя, понял?

– Я уже.

– Саш.

Молчание. Шелест.

– Ты и вина привезла, что ли? О, моё любимое.

– Саш. Ты разве не понимаешь, что эта классическая история. Вспомни ain't no sunshine. 33 года. Всю жизнь туалеты ремонтировал.

– Штопор на кухне… Ладно, я так.

– Да прочитай про любую группу – уже хотели забросить, разойтись. В самый трудный момент – приходит. Всегда так. Вселенная тебя сейчас проверяет. Держишь ли ты удар. Сможешь ли подняться в самый сложный момент. Поверить в себя.

– Застряла пробка…

– Иначе всё это дерьмо гроша ломанного не стоит, понимаешь? Если не выдерживаешь это последнее отчаяние. Как там, блин, – самый тёмный час перед рассветом. Если сейчас так плохо, значит скоро всё придёт. Я верю. Верю в тебя. В тебя и в твою музыку.

– Бля, не могу без штопора. Щас всю простынь… Можешь, на кухне там…

– Саш!

– Да что?! Что?! Ты сейчас себя убеждаешь. В жопу мою музыку. В жопу всё. Давай выпьем.

– Саш. Ладно.

Молчание.

– Ладно. Ты не крутой.

– О! Открыл.

– Не рок-звезда.

– Так, уже лучше.

– Не кумир подростков.

– Эт-точно. Особенно, сейчас.

– Не популярный исполнитель, не знаменитость. И музыка твоя не про это.

– Бля, пролил… Ага.

– Но ты не такой, как все. Понимаешь. Не для всех твоя музыка. Она сложная. Не для каждого. Не чтоб из каждого утюга. Она слишком сложная. Но она настоящая. Настоящая, понимаешь! Ты никогда не соберёшь Олимпийский.

– Ха!

– Но ты можешь собирать гораздо больше, чем сейчас. И с новыми песнями. Ты нужен людям. Не всем, но определённым слушателям. Тем, кто устал от этого всего, от рэпа, кто настоящего хочет. Сложного. Мне все знакомые сказали про демки новых песен, что это огонь. Если мы их выложим, всё может поменяться. И эта афиша, эта сториз Гиперболойда – это же отличный инфоповод. Бард против рэпера, настоящее против наносного. Саш, ты – белая ворона. Но такие люди нужны. Это нужно уметь ещё – быть не таким, как все.

– Будешь?

– Саш?

– Прости – только из кружки.

– Саш.

– Полгода не пил. За Олимпийский!..

– Саша!

– Алина! Алина, блядь! Они меня с дерьмом смешали. Ты читала вообще? Кому я навредил своими песнями? Ты видела, как они меня высмеяли? «С весьма устаревшей музыкой»! Чем я провинился? Почему я всё время виноватым должен быть за свою музыку? Ну родился я таким. Я ничего сделать не могу! Я не могу не играть. Почему они геев защищают, мигрантов защищают, а старых бардов-говнарей готовы с говном смешать? Чем я перед ними провинился? Спасибо на добром слове, но моё дерьмо никому не нужно.

– Мне – нужно.

Молчание.

– Саш. Я ценю тебя. Пускай… они не ценят. Я – ценю. Я тебя принимаю со всем твоим дерьмом.

Молчание. Шелест. Духи.

– Я с тобой до конца, Саша. Зачем тебе… они? Если им не нужно. Зачем им впаривать себя. Пусть идут своей дорогой. Я с тобой.

Рука на плече. Не смей. Не перед ней. Перед той – да. Перед этой – нет.

– Саш. Я