Дом образцового содержания - Григорий Ряжский

– Стоп! – резко сказал Стефан так, что и отец и дочь удивленно посмотрели на него. – Стоп! Это что ж, это людское, что ли? От людей вы мясо есть собираетесь?

– Ну да, – удивленно ответил Мирский. – А от кого? От блядей, что ли? Потому ночью и готовим, а не днем. Днем охрана застукает и за цугундер возьмет, десяточку только так за это дело накинут. По уголовке уже, не по политике – пятьдесят восьмая здесь не катит, – он развел руками, всем своим видом демонстрируя понимание предстоящего процесса. – А так покушаем спокойненько, пока не рассвело, а потом пусть себе жмура к перекличке тянут. Кто, что? Нет концов – съели. А кости закопали! – Он весело рассмеялся, то-о-о-оненьким голоском. Тонким и отвратительным.

– Ах вы с-с-суки поганые… – с тихой угрозой в голосе прошипел Стефан. – Волки позорные, псы смердячие… Как же земля вас, таких уродов, носит порченых. А еще архитекторы, вашу мать, туда-сюда коллекционеры, гита-а-а-ры – в рот вас всех.

Кубистическая Роза опустилась обратно в кресло, подтянула к себе инструмент и, обхватив четырехпалой рукой гриф, принялась заново перебирать струны.

– Не будет он, пап, – бросила она отцу. – На него не делай.

– А я и не собирался на него, – ответил Мирский и повернулся к Стефану лицом. И тогда Стефан сообразил наконец, что никакой этот Мирский не Мирский, а натурально Джокер. Тотчас тот и подтвердил последнее соображение, не заставив себя ждать. Он подхватил разделочный нож и двинул на Стефана, приговаривая:

– Ты думал, падло, я тебя своим мясом кормить буду, да? Я сейчас сам твоего испробую, корешок. А ты покамест завещание подмалюй – счет, что без меня в Чейз Манхэттен откупорил, на общак перекинешь. Ясно?

– Так, наверно, чаял проскочить? – не прекращая извлекать из гитары звуки, поинтересовалась Роза Семеновна и взяла барре. – На халяву?

– Вовсе нет, – попытался вывернуться Стефан, не выпуская из виду разделочный нож, – просто я…

– Кончай его, отец, – распорядилась женщина с гитарой, и Стефану наконец стало окончательно ясно, кто тут главный. – Все, это приказ! А то мне тут от лобстера, понимаешь, подыхать, а ему, значит, фарт свой перед кунцевскими демонстрировать? Так на деле получается?

– Не-е-е-ет… – протянул Стефан, понимая, что ничто его уже не спасет. – Погоди, Джокер… э-э-э… Семен Львович… э-э-э… Пабло…

Однако было поздно. Мирский взмахнул ножом и прищурился, выцеливая для удара точку чуть левее центра Стефановой груди.

– Не-е-е-т!!! – заорал Стефан. – Не-е-е-т!!! – и открыл глаза.

Звонил телефон и, видно, довольно давно. Стефан снял трубку.

– Мерина подавать, Стефан Стефанович? – с заранее извиняющейся интонацией в голосе осведомился брайтонский хлопец.

Стефан глянул на часы – швейцарские, не луковичные и без музыки. Окончательно расставшись с дурковатым сном, выдохнул освобожденно, улыбнулся краем рта, затем чуть прикинул и отозвался уже вполне по деловому:

– Через сорок минут подавай. Прокатимся…

Поездкой за океан Томский остался доволен, но главным образом не в связи с открытым на свое имя счетом в американском банке. Деньги были приятные, но не волнующие. Так же как не взволновала и сама Америка – понял, что ни места там ему нет, ни делать там по большому счету нечего на фоне нынешнего российского беспредела: не выдерживала американская земля сравнения с родной, как ни глянь, профит выходил в пользу России. Ну и главное, наконец, наиглавнейшее: то самое, что удалось вызнать почти случайным образом от умника-консультанта с Мэдисон-авеню.

И это подхлестнуло больше всего остального, так что настроение вполне имелось. Если забыть, разумеется, о сне, о нехорошем сне, – том самом, бруклинском, последнем из тех, что случился в Америке…

Вначале была столица. Однажды в ней появилась Зина. Зина родила Сару от Семена Львовича и уехала из столицы. Сара выросла, вернулась в столицу и родила Гельку от Федора Александровича. Затем почти выросла и Гелька и, малость недозрев до положенного срока, нарушив укоренившуюся в семье традицию образовывать живот в городе-герое Москве, родила двойню, Ринатика и Петро, неотличимых на глаз и ощупь близнецов.

А потом, оставив детей на попечении Сары, Гелька покинула Житомир и тоже уехала в столицу. В столицу сопредельного с независимой Украиной государства. Но это было уже в девяносто втором, когда Ринатику и Петрушке стукнуло по шесть годков и пора было подумать о школе, но легче жить, чтоб пропитать их и одеть, все не становилось.

Первый день в Москве Гелька надеялась. Второй день – крепилась. На третий – почти все про столицу поняла. А на четвертый – встала на проститучью «точку», место работы нестоличных девчонок на столичной улице Тверской, что подпирает окончанием своим сам Кремль. Или началом – смотря откуда верней брать.

Что же до самой Гельки со всей ее безнадегой и бедой, то, родившись в семидесятом, в доме барачного типа на окраине Житомира и прожив еще двадцать два неприкаянных года, она и думать не помышляла, что однажды, в тот самый день, когда, взревев от отчаяния и решившись все же встать под московский Телеграф, будет в промежутке между вечером и ночью куплена сроком до утра заслуженным художником России, лауреатом Государственной премии СССР, бесповоротно нетрезвым и бесконечно неприкаянным по жизни скульптором Федором Александровичем Керенским, имевшим в тот самый час до чрезвычайности конкретный план – вернуться к себе в Трехпрудный, прихватив по пути любую живую человеческую душу. Или любое незанятое тело – как выйдет…

Сразу после рождения дочери Ангелины Сара Чепик задумалась серьезно о том, как им с маленькой Гелькой жить дальше в родном окраинном бараке города Житомира. Думала она долго и в итоге надумала – жить стали, как все: голодные ясли, нищий сад, поликлиника, на другом краю от болезней и людей, средняя школа для девочки в том же Заводском районе, зарплата – девяносто пять, алименты – ноль, будущее – минус единица.

Так минули первые четырнадцать лет из двадцати двух, а начиная с пятнадцатого, полувзрослая Гелька отправилась зарабатывать ученицей намотчика на ниточную фабрику, хорошо к тому времени понимая, что как бы мать ни возражала, она во что бы то ни стало должна хотя бы частично разгрузить непосильную трудовую мамину повинность. Сама Сара работала там же, полноценной намотчицей, и поэтому долгих колебаний насчет трудоустройства Гельке испытать не довелось. Другое дело, что намотчиком-наставником на том же производстве оказалась не мама, а такой же, как и сама Гелька, ученик, на год с небольшим всего-то и старше: веселый, рослый и влюбчивый паренек с красивым именем – Галимзян Хабибуллин.

Ухаживать за Ангелиной Галик начал сразу, как только заметил ее в цеху, с первого трудового дня. Сначала, приглядевшись к Гелькиной чернявости, легкой смуглости кожи, смышлености и внимательному интересу, проявленному ученицей к новому для нее делу, подумал, что она из своих. Потом, поразмыслив еще немного, сообразил, что восток широкий и большой и девчонка вполне может оказаться, к примеру, случайной жидовочкой – обратной к национальному интересу. Но при этом та мило улыбалась окружающим, чувственно хохотала, никого не обманывала, на работу являлась точно в срок, так что никак принадлежность свою к нехорошему пороку не подтверждала.