Тяжело в учении, легко в бою - Ирвин Уэлш

Арчи работал водителем дальнобойщиком и долгие годы жил на две семьи, одна здесь, в Файфе, другая в Гулле. А расколоться ему пришлось, когда Кении, его сынишка, что живет здесь, познакомился с одной цыпой во время отпуска на Тенерифе. У них там все завертелось со страшной силой, и курортный роман перерос во что-то более серьезное. И вот она к нему приезжает, и у Арчи челюсть до пупа отваливается, сынок приводит домой… его собственную дочку из Гулля! Кажись, ее Надей звать. Ну, и понеслась пизда по кочкам! Однако обе бабы смекнули, что, поскольку он – главный кормилец обеих семей, то пусть все остается как есть. Вот так он и работал на два фронта, полнедели тут, полнедели там. Они обе сошлись во мнении, что на полставки мужа Арчи еше ничего, но по полной программе – его слишком много.

Арчи рассказывает мне об истории, или, как он говорит, о “шотландской истории секса”, это его любимый предмет. Этот кобель – самый настоящий доктор ебических наук, спец по шотландскому траху второй половины двадцатого века.

– Во время Карибского кризиса вдруг появилось столько незаконнорожденных детей! Через девять месяцев после его начала везде были мелкие ублюдки.

– С чего это?

Он заходится в кашле, да так, что на глазах появляются слезы, но не сплевывает, а глотает. Протерев глаза, пускается в объяснения:

– А тогда думали, что все, конец света. Сколько в Шотландии американских баз? Вот мы и думали, что стоим первыми в очереди на раздачу советских баллистических ракет. Все как с ума посходили. Незнакомые люди просто сходились и еблись до потери пульса. Где бы девица ни видела свободный хуй, тут же на него вскарабкивалась.

Во, бля! Услышал и в тот же момент вспомнил: когда в Нью-Йорке обрушились Башни-Пиздецы, я прихватил альбом “Слипкнот”, упаковку растаманского пива, курицу джал-фрези из “Шимлы”, естественно, Кэта Стивенса в качестве последнего довода и нарисовался на Ларином пороге. А она упиздовала на каникулы, на юг Франции. И – кто бы сомневался! – еблась с каким-нибудь лягушатником, нажравшимся чеснока и наговорившим ей всякой бессовестной дребедени о конце света!

– А Лара наверняка ведь и в Сент-Андрус ходила только для того, чтобы подкараулить принца Уильяма, – сообщаю парням свежую мысль. Теперь в нашем круге и Дюк, и Сосед Уотсон. После того, что Джен мне рассказала, пощады этой блядюге не будет, поэтому продолжаю: – Она от него тащится. Это что же, у нас групповушка получается? Херушки! Не то чтобы я против парнишки из королевской семьи, он с понятием, не сомневаюсь. Просто не привык делить свое дупло с чужой елдой!

Арчи ржет, Сосед выдавливает бледную вымученную улыбочку, а Дюк заказывает пива на всех. Ебать-молотить, это что ж должно было случиться?

– А представляете, если бы Уилл Лару все-таки натянул и, как честный человек, взял на себя ответственность за воспитание будущего сына, а тот бы стал наследным принцем, – вставляет Сосед, – а потом вдруг случись такая хуйня, что родится коротышка, который любит кататься на лошадях, прирожденный талантливый игрок в настольный футбол, да еще и выпить не дурак!

Над этой шуткой Дкж загоготал, да, признаюсь, я и сам не стал задирать нос и сдержанно хохотнул.

– А что, бля, – говорю. – Так и надо. Накачать бы нашей файфской ДНК в это застоявшееся старческое болото дряхлой спермы. Не впервой же! Представляю, акушерка выпала бы в аут, увидев торчащий шотландский подбородок. Пожалуй, я слишком поспешно отказался делить эту девку с принцем.

Они поржали, и мы сдвинули кружки – все как в старые добрые времена. Хотя кое-что меняется: после этой кружки за мной заехала Дженни, и мы отправились в Керколди, на поэтический конкурс. Я тутей показал фигню всякую, которую пишу под мухой. Для меня эти стихи вроде психотерапии были, я так помогал себе справиться с потерей Крейви. А Дженни глянула на мою мазню и говорит: «У тебя талант!». Да кто ж спорит?

Даже мой старикан обещал прийти. Я и ему показал стихи, так папаша не по-детски впечатлялся, разглядев там где-то политический контекст.

– Что б мне пусто было, ты все-таки не всегда ушами хлопаешь! – сказал он, вылупив от удивления глаза. – Прислушиваешься к своему старику.

– Можно подумать, у меня есть выбор, – зубоскалю в ответ. А сам вижу: старик балдеет от счастья. Да и я теперь тоже.

Зал наполовину заполнен, дым все еще стоит столбом. Иду по протертой до дыр ковровой дорожке, останавливаюсь, чтобы разглядеть призы, которыми набиты шкафы. Усаживаюсь у стойки бара. Джейсон заметно нервничает, и я пробую его успокоить:

– Все будет отлично!

А он глаз не сводит с тощего бледнокожего брюнета, сидящего в уголке.

– Конечно! Но сегодня свои стихи читает и Эки Шоу. Представляешь, мой дебют, а я выступаю в одной обойме со своим учителем!

Ведущий объявляет его выход, Джейсон поднимается и идет между столиками. Под одобрительные выкрики он вспрыгивает на сцену, уверенно подходит к микрофону и подстраивает его под свой рост. Из внутреннего кармана куртки достает футляр с очками, вынимает их и надевает на нос. Затем из кожаной папки, которую таскал с собой, извлекает пакет с листами бумаги.

– Посвящается футбольным фанатам, – объявляет Джейсон. – «Джон Мотсон на смерть Сильвии Плат»*.

В аудитории повисает тишина. Джейсон читает первое стихотворение, утрируя британский акцент:

Сильвия Плат Рано ванну приняла. Вот дела!

* Мотсон Джон Уокер (р. 1945) – английский спортивный комментатор; комментирует также игры в настольный футбол. Лучший спортивный репортер Великобритании 2001 года. Предмет насмешек за нелогичные высказывания, построенные на удивлении самоочевидному. Плат Сильвия (1932-1963) – американская поэтесса, известная парадоксами и афоризмами. Покончила жизнь самоубийством. – Примеч. пер.

Замысел проходит мимо меня, я ведь и представления не имею, кто такой Джон Мотсон. Но в зале слышатся немалочисленные смешки. Отмечаю, что парень, которого Джейсон назвал Эки Шоу, одобрительно кивает головой. Парочка, мои собеседники в баре, на вид – типичные студенты, похоже, считают, что Сильвии Плат такие стихи понравились бы. Вот и чудесно! Джейсон, несомненно, талантливо владеет слогом; вижу, и к аплодисментам он неравнодушен. Мой мальчик статно распрямляется и с улыбкой смотрит на меня.

– Я хочу поблагодарить Дженни, без ее поддержки я бы здесь не выступил, да и не написал бы стихов. Во-о-он она стоит…

Он подмигивает, а я заливаюсь краской.

Господи, как же я ошибалась! И как можно было видеть в нем мелкого гнусного извращенца? Он совсем не такой; мой мальчик прекрасен.

Дальше Джейсон читает еще лучше. Прокашлявшись и подождав, когда гул голосов утихнет, он объявляет гордо и уверенно:

– Панегирик, посвящается Робину Куку, который ушел от нас в прошлом году. Хотя, может, и в позапрошлом.

Эдинбург весь на ногах с утра чуть свет.