Кроме шуток - Сара Нович

прошествии времени, Элиот понимал, что это он во всем виноват. Отец включил подсветку в салоне, чтобы Элиот мог их видеть и они все могли разговаривать. Асфальт был скользкий, слепило глаза, отец должен был смотреть на дорогу.

Может, кто‐то их подрезал? Может, под колеса выскочило животное, или там стоял оранжевый дорожный конус? Элиот не помнил. Он не обратил внимания – никто из них не обратил, – наверное, он был поглощен тем, что говорил что‐то бессмысленное, а его родители – тем, что были ему такими охренительными родителями. Что бы это ни было, отец нажал на тормоз, но машина не остановилась. Они влетели в лужу, их занесло на встречную полосу, а потом они перевернулись.

Обычно говорят, что “все случилось так быстро”, но это полная херня. Все случилось в реальном времени. Не было ничего, кроме мучительного осознания происходящего и его неизбежности. Оно притупилось только тогда, когда Элиот ударился лицом о стекло: кувыркаясь, они перелетели через обочину и оказались в канаве.

Потом был прилив адреналина, когда он пришел в себя вверх тормашками и ремень безопасности впился ему в трахею. Он отстегнулся, вылез через окно с противоположной стороны и подбежал к той стороне машины, с которой сидела мать. Она кричала, но, увидев сына, умолкла, и он отогнул деформированный кусок металла, когда‐то бывший дверью, и поддерживал ее, пока она выбиралась наружу.

После этого Элиот снова сунул голову в машину, но отца внутри не было. Его мать сказала что‐то вслух, но он не видел ее губы, а потом побежала обратно к дороге. Элиот вытащил из кармана телефон и набрал номер.

Авария, авария! – прокричал он в трубку и не сбросил вызов, как их учили в школе.

Он бросился в том направлении, куда побежала мать, пока не увидел их рядом друг с другом в свете фар: мать сидела на земле и гладила отца по волосам. Его лицо было все в порезах и уже распухло. Отец был таким упрямым, что никогда не пристегивался.

Элиот опустился на колени рядом с ними. Из шеи отца торчал толстый кусок стекла, повсюду была кровь – кровь, умноженная дождем.

Папа! – сказал он, и веки отца дрогнули и открылись.

Увидев Элиота, он поднял дрожащую руку и попытался что‐то ответить.

Все хорошо, – сказал Элиот, но папины пальцы продолжали судорожно сжиматься от желания что‐то сказать. – Поговори со мной. Что такое?

Разве ты не видишь? Там ангелы.

Что? – спросила мать Элиота.

Ангелы с небес. Они такие красивые. Зажигают дерево.

Элиот оглянулся через плечо на деревья, но ничего так и не увидел, а потом подъехала машина скорой помощи – но тогда его отца уже не было в живых, – и еще долгое время после этого он не видел ничего красивого.

После похорон Элиот и его мать просидели три недели в похожей на тундру гостиной с приглушенным светом и включенным на полную мощность кондиционером, и наконец мать спросила его, верит ли он в рай.

В смысле ангелы и все такое? То, о чем говорил папа?

Да.

Я не знаю. А ты?

Я думаю, может быть, нам стоит сходить в церковь, – сказала она.

Они не привыкли ходить в церковь, и таких, как они, в Огайо было мало. Элиот всего несколько раз бывал в церкви – в детстве, на собраниях юных скаутов. Его отец никогда не отличался религиозностью, и тем не менее перед смертью он говорил так убежденно. Элиот не знал, что и думать, но эта мысль, казалось, немного приободрила его маму, поэтому они поискали в интернете разные варианты и нашли евангельскую церковь с внушительной колокольней и эффектным сайтом: “Новое рождение. Начните с чистого листа уже сегодня”.

На сайте было написано: “Приходите такими, какие вы есть”, и внутри атриум совсем не походил на церковь. Помещение было круглым и светлым, с окнами от пола до потолка и высокими столиками и стульями, как в кафе, расставленными вдоль стен. В центре стоял автомат с пепси и висел огромный баннер с надписью “Бесплатный кофе! Бесплатная газировка! Бесплатный Wi-Fi! Пароль: jesus1”. В главный зал вели две толстые деревянные двери.

Здесь все выглядело немного более привычно – скамьи, помост с пугающим распятием в натуральную величину. Но вскоре стало ясно, что и сюда тоже проникли приметы современности: прожекторы, которые давали рассеянный фиолетовый свет, гигантский светодиодный экран, подвешенный к потолку. На возвышении перед алтарем выступала рок-группа с электрогитарами и ударной установкой; на полу стояли большие усилители, и к пастве были обращены три гигантских динамика на подставках. Все стояли, улыбаясь, подпевая и хлопая в ладоши, и Элиот подумал: Что‐то они все тут беспричинно счастливы, но ладно, как‐нибудь переживу.

Они с матерью уселись на скамью. Музыка прекратилась, и все остальные тоже сели. Человек, который, как понял Элиот, был священником, вскочил на помост, победоносно вскинув руки. Когда он начал свою проповедь, на экране возникло и стало медленно увеличиваться его лицо. Элиот пытался слушать, но чтение по губам было делом непростым, и вскоре он потерялся где‐то в пустыне, где некий Иаков боролся (боялся? бодался?) с ангелом.

Именно тогда он увидел ее, через проход, на несколько рядов впереди: непослушные темно-рыжие волосы ниспадали на спину, белая футболка открывала веснушчатые руки. Он никогда еще не был так очарован чужим профилем, и ему хотелось, чтобы она повернулась, хоть на чуть‐чуть. Потом мать толкнула его локтем – пора уходить. Сколько же он пялился? Когда девушка вышла в проход, он мельком увидел ее белое веснушчатое лицо и ореховые глаза – даже красивее, чем он себе представлял. Элиот почувствовал, как в его груди что‐то перевернулось, и горе на мгновение отступило. Его мозг, когда‐то терзаемый мыслями о девушках вообще, отныне будет поглощен ей одной – безымянной веснушчатой загадкой.

Так продолжалось несколько месяцев; воспоминания об отце отступали, а мать отдалялась, превращаясь в совершенно другого человека. Она купила Библию и стала молиться, каждый вечер стоя у кровати на коленях. Она говорила о чудесах, о том, что женщины должны одеваться скромно, называла Хэллоуин и рэп путями к сатане. Но главное – она была бесконечно послушна священнику, как будто в его присутствии ее личность исчезала, освобождая место для него. Каждую неделю Элиот шел в церковь, потому что беспокоился за мать и потому что хотел еще раз взглянуть на ту девушку, но ни с кем не обсуждал то, что узнавал из Библии: что глухота